Николай Шагурин: Остров Больших Молний

Канариас оказался черномазым господином, любезным до приторности. Несмотря на то, что атмосфера комнаты напоминала только что протопленную русскую баню, этот перуанский делец был одет в черный фрак при крахмальных воротничках и белом галстуке. Пальцы г-на Канариаса были унизаны перстнями с бриллиантами чудовищных размеров, а брелоки на часовой цепочке весили в общей сложности не менее килограмма.

— Для каких целей досточтимые, высокоуважаемые и любезнейшие синьоры желают зафрахтовать судно? — осведомился Канариас.

— Для научных, — буркнул Хаутон.

— Для научных целей? Чудесно! Великолепно! — подхватил г-н Канариас. — Мы сейчас располагаем судном, на оставляющим желать ничего лучшего. Прекрасное, комфортабельное судно! На нем как раз заканчивается текущий ремонт и через пару дней шхуна будет готова. Сейчас я познакомлю вас с ее капитаном. Его зовут дон Руфино Хосе Мария Чакон-и-Кальво Рамирес.

— Аргентинец? — спросил Хаутон.

— Нет, кубинец. Паоло! — закричал г-н Канариас. На зов появился мальчуган, загорелый до черноты, почти голый.

— Паоло! — обратился к нему г-н Канариас. — Беги и найди синьора Рамиреса. Скажи, что шеф просит его не-мед-лен-но явиться в контору.

Судя по фамилии, путешественники ожидали увидеть какого-нибудь жгучего брюнета с оливковым цветом лица. Каково же было удивление, когда перед ними предстал белокурый и голубоглазый атлет лет сорока, в элегантном белом костюме и замшевых туфлях. Мужественную загорелую физиономию его украшали тонкие светло-соломенные усики.

Он стоял перед путешественниками, засунув руки в карманы, ухарски сдвинув на ухо дорогую панаму, и мурлыкая игривый мотив из какой-то старой оперетты: «Мы невинные творенья…»

— Он такой же кубинец, как я астроном, — шепнул Бейтс Хаутону. — Бьюсь об заклад, что это не «дон», а «фон»…

Впрочем, определить подлинную национальность дона Рамиреса было столь же трудно, как открыть замок с секретом. За долгие годы скитаний по свету этот явный европеец так космополитизировался, что почти забыл родной язык, и изъяснялся на «беш-де-мер», на морском жаргоне — причудливой смеси исковерканных английских, французских, испанских и португальских слов. На этой изысканной разновидности эсперанто он и описывал непревзойденные качества своей шхуны.

— Блиц унд доннер! [5] 5 «Амазонка» оборудована по последнему слову морской техники, — втолковывал он путешественникам. — Шхуна имеет радиостанцию и готова встретить любой шторм…

Осмотр «Амазонки» оставил хорошее впечатление. Эта была чистая, стройная трехмачтовая шхуна с косыми парусами, правда, не столь комфортабельная, как пытался изобразить это г-н Канариас, но вполне пригодная для целой экспедиции и, видимо, недурной ходок.

Хаутон и Бейтс прямо из порта отправились обратно в контору «Перуанской мореходной компании». Они шли с довольными лицами, не замечая загадочных и зловещих усмешек, которыми провожали их туземцы.

Пока компаньоны ожесточенно торговались с г-ном Канариасом, пока подписывался договор и совершались все остальные формальности, капитан Рамирес вербовал команду.

Давно не заглядывал Рамирес в барак на окраине Кальяо, известный среди моряков под названием «отеля старухи Забальядос». Безработный матрос всегда мог получить здесь уголок на нарах, тарелку бобов и кусок хлеба, все это в кредит до получения работы и аванса.

Когда Рамирес открыл рассохшуюся дверь, на него пахнуло такой душной и тяжелой смесью запахов постельного тряпья, скверного табака и подгорелой пищи, что он сморщил нос, как бы собираясь чихнуть.

Посреди барака, набитого до отказа людьми, стоял длинный, грубо сколоченный стол. Человек десять полуголых моряков за ним хлебали из двух мисок какое-то варево. К висячей лампе с обеих сторон второго этажа нар свешивались головы. Кто читал газеты, кто играл в карты, большинство же лежало просто так, подперев ладонями подбородки, обратив к свету измученные лица.

Никто не откликнулся на приветствие Рамиреса. Крайние у стола молча потеснились, чтобы дать ему место. Такая неприязненная встреча ничуть не смутила капитана. Он, усмехаясь, вытащил кисет и трубку, замурлыкал: «Мы невинные творенья…»

Присутствующим хорошо была знакома манера Рамиреса напевать себе под нос, сочетание мурлыканья и посвистывания.

Порой это было бархатистое рокотание сытого кота, у которого чешут за ухом, игривый мотив: «Мы невинные творенья, глазки синие у нас…»