Николай Шагурин: Остров Больших Молний

Это означало хорошее настроение.

Когда Рамирес сердился, мурлыканье переходило в громкий свист сквозь зубы, прерываемый коротким рычанием: «Сэр Джон по палубе ходил, сэр Джон с матросами шутил…»

В этих двух песенках и заключался весь репертуар капитана Рамиреса, но матросы по ним, как по барометру, безошибочно распознавали «штиль» и «шквал». Услышав упоминание о сэре Джоне, они предусмотрительно обходили капитана за пять шагов, отлично зная тяжесть его кулаков.

— Как, ребята? — развязно сказал Рамирес, заглядывая, как бы невзначай, в миску, — дело дрянь, а? Суп без мяса, на второе — кукиш?

Он потянулся к графину с отбитым горлышком, понюхал содержимое.

— Водичкой пробавляемся? Эх-хе-хе… (Рамирес постарался придать своему смеху максимум задушевности). — Блиц унд доннер! А ведь неплохо было бы сейчас сполоснуть горло стаканчиком вина? Как думаешь, приятель? — обратился капитан к голове, свесившейся сверху и глядевшей на него с выражением страха и ненависти.

Голова тотчас повернулась и исчезла в сумраке верхних нар.

— Вот что, — Рамирес перешел на деловой тон, — вот что, друзья! Есть хороший рейс! Выходим послезавтра, плата приличная, харчи свежие, и — задаток по 5 соль. [6] 6

Он достал из кармана горсть серебряных монет и рассыпал их по столу.

— На «Амазонке»? — спросил смуглый матрос со всклокоченной седой шевелюрой, сидевший в центре стола. Черные глаза его, вспыхивая как угли, освещали впалые морщинистые щеки.

— На «Амазонке», — отвечал Рамирес. — Пойдешь?

Матрос молча встал и бросил ложку. Рамирес следил, как он, нахмурившись, медленно подтягивал на верхние нары свое отощавшее тело. Моряки переглянулись.

— Скажи ему несколько теплых слов, Хоакино! — раздались голоса.

— Иди ко всем чертям! — закричал седой матрос, высовывая голову. — Если мне захочется сдохнуть, так уж лучше завербоваться в иностранный легион. Уходи подобру-поздорову. Не видать тебе здесь поживы!

Один из обитателей барака поднялся и распахнул

дверь. Рамирес был вынужден последовать этому молчаливому приглашению.

До оставшихся в бараке донесся свирепый свист: «Сэр Джон с матросами шутил…»

С вербовкой команды на месте ничего не выходило, хотя город был полон безработных моряков. Пока путешественники собирали пожитки и устраивались на борту «Амазонки», Рамирес быстро съездил куда-то и привез человек пятнадцать матросов, при виде которых поморщился даже видавший виды Канариас. Экипаж шхуны состоял отныне из самых отчаянных сорвиголов перуанского побережья. Над палубой «Амазонки» повисла многоязычная брань.

— Комплект — за исключением радиста, — доложил Рамирес накануне отплытия.

— Как же без радиста?! — заволновался Бейтс, пощипывая бородку. — Нет-нет… без радиста нельзя… без радиста мы не можем идти в плавание… Вдруг авария, нельзя даже сигнал бедствия подать. Радист необходим!

— Сигнал бедствия? — переспросил Рамирес, нехорошо ухмыляясь. — Ну, ладно! Радист будет.

И действительно, поздним вечером капитан доставил на судно бесчувственного, видимо, мертвецки пьяного человека. Его подняли на борт и отнесли в кубрик.

В шесть утра крепко спавших в своей каюте путешественников разбудил зычный голос капитана Рамиреса. Беготня на палубе, поскрипывание, которым наполнилось судно, и легкое покачивание говорили о том, что «Амазонка» отправляется в путь.

Буксир вывел шхуну из гавани. Затем «Амазонка» отдала конец и, набрав полные паруса попутного ветра, двинулась на восток, покинув шумный и живописный Кальяо. Оставляя за кормой долгий раздвоенный след, шхуна, как на крыльях, неслась вперед, в широкие просторы океана.

А на борту «Амазонки» в этот момент заливайся свисток, зовущий все вахты наверх.

Матросы, на бегу натягивая рубахи, вылетали на палубу. Последним из кубрика вышел коренастый молодой парень, русый, с простецким лицом рязанца или калужанина, в измятом синем костюме.

Затем на возвышенный полуют [7] 7 поднялся сам капитан Рамирес. Но это был уже не тот обходительный щеголь в белом костюме и панаме, с которым путешественники познакомились в Кальяо. Сейчас крепкий горе его облегал парусиновый пиджак с морскими пуговицам, когда-то синий, а ныне выгоревший до голубизны. Пола пиджака подозрительно оттопыривалась сзади. В руке капитан держал фуражку с золоченым «крабом» — якорь в венке.

Рамирес оперся о перила и обвел толпу слегка хмельным взглядом.