Колин Уилсон - Башня

В отличие от рабов, он позаботился окунуть половник на самое дно котла Найл настроился на его мысленный лад – с помощью медальона, оказывается, это удалось гораздо проще – и обнаружил, что человек озабочен единственно тем, что проспал, а через десять минут предстоит отчитываться по работе.

Человек – звали его Лоррис – отсек от булки краюху и принялся жадно уплетать. Настроение у него было такое мерзкое, что, отведя свой мысленный зонд, Найл испытал даже облегчение – мысли были подобны неприятному запаху.

Управившись с супом, Лоррис словно впервые увидел Найла.

– Тебя за что сюда? – спросил он.

– Пререкался со служительницей. А тебя?

– Просыпал постоянно, – ответил тот, наливая себе добавки.

– Я только прибыл, – слукавил Найл. – Здесь есть кто из старших?

– Морлаг, в здании «К-2».

– А где это? Тот указал рукой.

– По улице и сразу налево.

– Спасибо.

Выйдя на улицу, Найл обнаружил, что многие рабы теперь тянутся в одном направлении. Однако попытки прощупать их мысли вызывали унылое отчаяние. Умственной деятельности в нормальном смысле здесь, считай, не наблюдалось.

Эти полулюди существовали по заведенному распорядку, и каждый расценивал себя просто частичкой толпы.

Они двигались, словно лунатики-сомнамбулы, как если бы Найл брел среди стаи муравьев в человечьем облике.

Когда миновали тот дом, где он обнаружил труп, обоняние резанул смрад, а из рабов никто даже носом не повел, что убился-то один из их числа.

Каждый полагал, что это не его дело. Рабы полностью замыкались в своем скудном мирке.

Двигаясь людными улицами, Найл дивился одному лишь внешнему разнообразию среди сословия рабов.

В отличие от слуг или служительниц, объединенных сильным, все равно что родственным внешним сходством, рабы отличались и габаритами, и внешностью.

Многие, хотя, безусловно, не все, имели физические отклонения от нормы. У одних вид был бойкий, смышленый, у других – наоборот, угрюмый и скучающий; находились и такие, что брели с бессмысленно блуждающей улыбкой, как во сне.

Как правило, самые живые и сметливые на вид не вышли почему-то ни ростом, ни силой, в то время как высокие и привлекательные брели с пустотой в глазах, бездумно улыбаясь.

То же самое среди женщин, многие из которых стояли возле окон или дверей и смотрели на проходящих мужчин.

Те, у кого рассудок поживее, были в большинстве низкорослые и невзрачной наружности; статные же, красивые женщины смотрели вдаль притихшими глазами, очевидно, почти не сознавая, что происходит вокруг.

Удивляло обилие беременных, а также детей, многие из которых, опасно свесившись из окон верхних этажей, бездумно глазели на улицу.

Складывалось впечатление, что в квартале рабов больше детей, чем взрослых.

Найл очутился на небольшой площади, где уже стояли, кое-как соблюдая строй, несколько бригад рабов. Перед ними возвышался громадного роста чернобородый мужчина, глядящий на своих подопечных с мрачной неприязнью.

Царил невыносимый гвалт: дети галдели, носились, взрослые перекрикивались, в придорожной канаве катались, таская друг друга за волосы, две какие-то бабы на сносях.

Найл приблизился к чернобородому.

– Я ищу Морлага.

– Это я. Чего надо?

– Мне велели тебе доложиться. Вдруг Морлаг рявкнул:

– Молчать!

Голос был таким оглушительным, что Найл невольно съежился, как от удара.

На площади тотчас воцарилась тишина; даже вздорящие бабы, отпустив друг другу волосы, сели.

– Так-то лучше, – сказал Морлаг. – Еще будете вякать – всех скормлю паукам!

Он поглядел вниз на Найла, достававшего ему лицом до груди.

– За что тебя сюда?

– Пререкался со служительницей.

– Впредь неповадно будет. Шум на площади начинал понемногу оживать.

– Ты чем занимаешься?

– Колесничий.

– Ладно. Дожидайся здесь. Он указал на тротуар, на котором особняком стояли четверо слуг помощнее.

Неожиданно свело затылок, и Найл понял, что уже слишком долго использует медальон. Он осторожно сунул руку под рубаху и повернул его.

Контраст напряжению оказался таким сильным, что Найл на миг почувствовал головокружение и невольно закрыл глаза. Не успев еще их раскрыть, он преисполнился глубинного спокойствия (нечто подобное случилось сегодня возле реки).

Собственная его сущность словно растворилась, сам он сделался частью общей жизни, бурлящей вокруг.

Найл находился одновременно в каждом из стоящих на площади, разделяя их чувство непритязательного довольства существованием. И опять ему стал внятен приглушенный пульс жизни, мерными волнами идущий сквозь землю, как ласково лижущий берег прилив.