Валерий Вотрин - Гермес

Человек остановился недалеко от помоста.

— Оракул слушает тебя, — промолвила жрица, и подобрался позади помоста Мес. Насмешливой улыбкой сморщились губы живого изваяния, стоящего перед ней.

— Воистину говорят, — гулко сказал он, — те, кто ближе к богу, со временем становятся чересчур высокого мнения о себе. Ханжество — болезнь нашей эпохи. Кто ты, женщина?

Жрица изумленно заморгала — так с ней еще не разговаривали. Но мгновенно прежняя маска, внезапная сдернутая этим человеком, вновь легла на ее лицо.

— Я Арелла, жрица этого оракула, — громко и гордо произнесла она. — Но сам кто ты, спрашивающий?

— Мое имя Зет Браганса, — обронил человек. — Недавно я стал королем этой страны. Твой оракул, Арелла, также входит в мои владения.

— Вотчина бога не может быть под властью человека, — отчеканила жрица.

Медленная улыбка всползла на лицо Зета Брагансы, короля, раздвинула губы.

— Бог далеко, Арелла, жрица.

Мес за стеной почесал затылок.

Жрица отшатнулась.

— Как можешь ты, — в волнении воскликнула она, — как можешь так говорить здесь? Трисмегист слышит тебя!

Человек затрясся в тихом смехе, и было это тем страшнее наблюдать, что черты его лица почти не изменились, а глаза продолжали оставаться холодными. Отсмеявшись, он сказал:

— Я не верю в богов, Арелла, жрица. Мне они ни к чему. Единственный во всей Вселенной, я остаюсь вечным атеистом.

— Но сам ты не вечен, человек, — раздельно и бесстрастно сказала она. — Чем может служить тебе бессмертный оракул? Или ты пришел глумиться над беззащитными слугами Трисмегиста?

— Но ты сказала, что грозный бог слушает меня, — насмешливо произнес Браганса.

— Миры людей — мерзь и зло, — устало сказала Арелла. — Мы верим Трисмегисту. Однако мы знаем, что он не сможет защитить нас от всех несчастий. Болезнь и порок подстерегают всякого, и отвратить их от нас — долг прежде всего наш, а не Трижды Величайшего. Хватает и того, что он спасает нас от загробных мучений в скитаниях души по серой вечности Порога.

Браганса подошел ближе. Он слушал.

— Трисмегист заботлив, — говорила жрица. Глаза ее заблестели. — Он — добрый пастырь. Его благость не стоит наших черствых душ. Его сила бессильна поколебать столп нашего неверия. Даже слова его, мудро прорицающие, болью отзываются в сердцах лишь немногих. В сердцах же остальных они поднимают только облака рыхлого ила тупоумия. Но немногие эти, болью взращенные, прозревают и осязают боль мира.

Мес у своего окошка с восхищением смотрел на нее. Он даже забыл о чаше с вином, стоящей у него на коленях.

— Послушай, Снофру, — прошептал он, не отводя глаз от напрягшейся смуглой фигуры жрицы, — послушай, как она говорит!

— Она говорит истину, герр Мес, — ровно ответил жрец.

Браганса тем временем, воспользовавшись паузой в словах Ареллы, вставил:

— Ты у оракула, жрица, не забывай этого. Слова его сбивчивы и неясны, как неясен сам облик этого вашего бога, но все-таки он существует, и люди, мои люди, идут к нему. Ты не забывай об этом, жрица.

Арелла наклонилась к нему, и запах благовоний, смешанный с запахом ее разгоряченного тела, видимо, почувствовал Браганса: ноздри его дрогнули и плотоядно блеснули холодной изморозью тронутые глаза.

— Задай вопрос, — попросила она. — Задай один-единственный вопрос, король.

Тот отступил на шаг — так поразила его вдруг ее странная нечеловеческая красота.

— Один вопрос, — повторила она.

Браганса разлепил губы.

— Хорошо, — сказал он. — Я исполню твое желание и выслушаю слово оракула. Но не думай, что я последую ему. Об этом мне еще стоит поразмыслить. Итак, — возгласил он громко, — я, Зет Браганса, суверен всех этих земель, спрашиваю тебя, Трисмегист: что ждет меня в будущем? И дай на этот мой вопрос, сумбурный и расплывчатый, свой ответ — четкий и прямой.

Мес улыбнулся за стеной.

Рядом с Брагансой упал камень. Тот упруго отпрыгнул в сторону, еще два камня упали, разбиваясь, мельчась на осколки, еще упали камни, еще упали. Он взглянул наверх. Статуя Трисмегиста, огромная и торжествующая, размыкала скрещенные до этого руки на груди. Браганса попятился. Улыбка статуи уже не была загадочно-ласковой, она на глазах превращалась в гневную гримасу. Гигантское изваяние с каменным грохотом развело руки в стороны: одна, сжатая в кулак, опустилась вдоль туловища, другая уставила перст на Зета Брагансу, карлика у пьедестала, который еще осмеливался взирать снизу вверх на происходящее, не падая ниц от священного ужаса.