Нэт Прикли: Цитадель

— О, Богиня Дельты… — охнул Найл.

— Подожди охать, главное еще впереди.

Мышцы гужевых мужиков вздулись, спины выпрямились — теперь им приходилось не тянуть коляску, а тормозить ее.

— Надо объяснить, что теперь детей можно растить дома, самим, что отказываться от них необязательно, — продолжал волноваться Найл.

— Да, объяснить, — хмыкнул Симеон. — Ты знаешь, как кланяться женщине, если она разговаривает с пауком, а тебе нужно пройти мимо?

— При чем тут поклоны? — удивился Найл.

— А при том, что ты вырос в пустыне, в семье, с отцом и матерью, с братьями и сестрами. А все они, — Симеон обвел рукой вокруг, — на детском острове, и имеют такое же понятие о воспитании детей, какое ты — о правилах поклонов. Да и не это самое главное. — Тут медик поднялся на ноги и заорал на гужевых: — Да стойте вы, наконец! Половину подкидышей перетопчете.

Гужевые осторожно опустили оглоблю и с облегчением уселись в дорожную пыль. Множество детей лежало по обочинам дороги, и чем ближе к реке, тем гуще. Две лодки пытались перевезти на остров тысячи оказавшихся на берегу младенцев, но явно не управлялись.

— Откуда их столько?

— Сам посчитай, — пожал плечами Симеон. — До эпидемии в городе жило примерно полтора миллиона человек. Где-то треть служили паукам и получили от тебя право жить семьями. Тысяч пять остались преданными старым хозяевам и выполняют их приказы даже в смысле продолжения рода. Еще тысяч сто пока не доросли до половозрелости. Остается четыреста тысяч здоровых людей, двести тысяч женщин. И все они заимели возможность жить вместе, вступать в интимные отношения, рожать. Причем произошло все это практически в один день!

— Этого не может быть! Ведь не станут же мужчины и женщины спать вместе так, сразу, без всяких чувств, без предварительного знакомства, ухаживания, не думая о будущем…

— За них пауки все время думали! — грубо перебил Симеон. — Сами они к этому не приучены. Их под страхом смерти раздельно содержали, а тут вдруг сразу все можно! Случилось то, что называется «дорвались». Кое в чем ты прав, многие женщины оказались разборчивыми и не кинулись в постель к кому попало. Но даже они быстро нашли себе достойных мужей.

— Мужей?

— Да, да, мужей. Здесь не пустыня, за выживание бороться не нужно. Как ставили пауки женщин выше мужчин, так и осталось. А радости от этого только то, что полтораста тысяч детей принесли не в один день, а где-то в течение месяца.

— Как же нам их всех вырастить…

— Да не о том ты думаешь, правитель! — вскипел Симеон. — Я про такие плоды «свободы» с самого начала догадывался! Ты на это посмотри…

Симеон довольно грубо схватил правителя города за шкирку и пригнул к ближайшему младенцу. В первый момент Найл не понял, в чем дело, и вдруг обожгло: ноги! У младенца были непропорционально малюсенькие, с половину детской руки, тоненькие ножки. Словно для контраста рядом лежал ребенок совершенно без рук, дальше — с маленькой, с кулачок, головкой, дальше — со сросшимися ногами, и так без конца — однорукие, безглазые, с кривыми телами, без лиц вообще…

— Ну как? Что будет, когда мы их взрастим? — с внезапной усталостью спросил Симеон. — Новый квартал рабов? А потом еще квартал, еще… Через пару десятилетий здесь будет стоять город уродов.

Найл молчал. Он вспомнил давний, очень давний разговор с правителем Каззаком: пауки ловят в пустыне людей, чтобы добавить новую, свежую кровь в жилы своих слуг. Вот оно, десятое, выродившееся поколение.

— Неужели совсем нет здоровых детей?

— Немного есть. За последнюю неделю принесли пять хорошеньких младенцев из твоего дворца — Вайг, наверное, постарался — и двести пятьдесят шесть здоровых детей из дворца Смертоносца-Повелителя — пауки всегда были умелыми селекционерами, а их служанки покорны им во всем. Со всего остального города нам не набрать и половины нормальных… Вот так.

— И что теперь делать?

— В этом городе ты правитель, Найл… А теперь извини, у меня очень много работы. — И он частыми короткими шажками поспешил в сторону реки.

Далеко внизу, так далеко, что люди казались маленькими точечками, проносились машины, и их рев, поднимаясь к Найлу, сливался в однообразный гул, словно от пролетающей мухи. Где-то рядом звучала ритмичная музыка, напротив, на крыше дома, сверкала реклама варьете.

— И где, по-твоему, мы находимся? — спросил Стииг, уютно расположившийся в кресле-качалке.

— Нью-Йорк, конец двадцатого века, — предположил Найл.