Лев Аскеров - С миссией в ад

16. Ибо мысль была, есть и будет лукавым хозяином глагола. Ибо понимание всего сущего и суждение о нем зависит от величины пределов времени, данных каждому Господом, пребывая в котором вы озираете мир, осязаете себя и себе подобных. В этих пределах вы мыслите, творите и сеете дела ваши.

…Дальше не хватало целого куска. От сохранившейся страницы с продолжением текста остался жалкий огрызок, в котором ничего нельзя было разобрать. А быть может она, та страничка, и вовсе была не той. Далее шел пункт 39-й.

39. Вы ограничены не тайной заклятия, скрытой за семью печатями, — все перед вами! — но мерой времени, что в вас и вокруг вас.

40. И идете вы во свету, как в ночи.

41. Я поводырь ваш. Но не тот, что семенит впереди. Я тот, что идет с вами и в вас.

42. Я невидим, потому что очевиден. И не бесплотен я.

43. Я — многолик. Я — это каждый из вас.

44. Я громогласен, хотя и не слышим.

45. Я ваша чистая и больная совесть.

46. Я ваша униженность и ваше достоинство.

47. Я ничтожество ваше и ваше величие.

48. Я горькая слеза ваша, но я и счастливый смех ваш.

49. Я ваша мерзость, но я и неотвратимая кара ее.

50. Я ваша мудрость, но я и глупость ваша.

51. Я порядок и хаос.

52. Я жизнь и смерть.

53. Я плаха и венец.

54. Я то, что вы зовете роком.

55. Я бог для вас, но я не Бог.

56. Я судья царства небесного, но я не судья царству небесному.

57. Я был и есть с пришествия вашего.

…И опять не было продолжения. Только одна более или менее разборчивая строчка на едва сохранившемся клочке.

91. Я приходил к вам в обличьи вашем. И нарекли вы меня Иисусом — Спасителем вашим…

Доменико тряс головой, протирал кулаками глазные яблоки… Он был потрясен. Он был в смятении. Ведь на самом деле, как могло получиться так, что в Библии есть Книги и писания от Луки, Матфея, от Петра, от Иоанна и от Иуды имеется, а от Христа — ни строчки. Даже у нехристей Коран писан самим пророком Мухаммедом, а не его учениками. Правда, по подсказке Всевышнего. Но все великое от Него… И вот, по существу, книга Христа…

Пусть неполная. Пусть с безвозвратно утраченными страницами. Но донесена суть. Возможно, самая основополагающая. И она была отвергнута церковью. Была приговорена к костру.

Кто же в таком случае еретики? Кого же следует бросать в гиену огненную?.. Слов нет — их! Святую инквизицию вместе со всеми возомнившими себя наместниками Бога бывшими и с нынешним папами…

…И в дверь забарабанили. Сердце, екнув, сорвалось в тартарары.

— Прости меня, Джордано Бруно из Нолы. Не смог я сохранить твоих записей полученных с небес и стоивших тебе страшной смерти, — глядя на сундук, пробормотал он, а потом, не обращая внимание на хамское колошматение в дверь, упал на колени перед образом Христа.

— Прости и помилуй меня, о Господи! Отведи беду от меня.

Перекрестившись, он ватными ногами пошел на встречу своей судьбе… Никто, однако, как он ожидал, накидываться на него не стал… На пороге стоял курносый, с лицом похожим на пережаренную лепешку, помощник почтмейстера Святой службы Эмилио Беннучи.

— Наконец-то! — завопил радостно почтарь. — Мне сказали: колоти вовсю, как можешь, иначе не добудишься его. Он всю ночь работал…

Обмякшее тело нотария по косяку тяжело сползало вниз.

— Что с тобой, Доменико? — таращилась на него пережаренная лепешка Беннучи.

Тополино не в силах был выдавить из себя ни единого словечка. Хотя пытался. Губы его по странному прыгали. Они дергались и кривились. То ли не могли сложиться в улыбку, то ли от внутренней судороги, мешавшей нотарию изобразить что-либо осмысленное.

Да и что он мог ему сказать? Почему испугался? А кто не наложил бы в штаны если бы его застали за выкраденной — да еще какой! — рукописью еретика?.. Ведь он уже готов был к убойным тумакам кондотьеров. К аресту и обыску. И… все из-за своей беспамятливости. Совсем вышло из головы, что повозка почтальонов внешне, один к одному, арестантская. Вот почему, при встрече с Беннучи невидимая жесткая рука, сжимавшая в волосатом кулачище его сердце, вдруг разжалась. И он, вместе со своим беспомощно бьющимся сердечком, сорвался вниз. Силы оставили его.

— Что с тобой? — с тревогой и участием любопытствовала курносая лепешка.

— Ничего… Это со сна, — наконец проговорил он.

— Дать воды? — предложил сердобольный Эмилио.

— Нет. Все в порядке.