Лев Аскеров - С миссией в ад

— Где граф Джакомо? — лепечет она.

Джорди пропускает ее вопрос мимо ушей. Он его просто не слышит. Он лихорадочно думает: кто бы это мог быть?

— Вы что, не слышите меня? — спрашивает незнакомка.

— Я оглушен, — говорит он, — оглушен красотой вашей.

Лицо камеристки полыхнуло огнем. Она явно опешила и не могла вымолвить не единого слова.

— Ее величество очень рискует, имея при себе такую подружку, — не спуская восторженных глаз с юной женщины, говорит Бруно. — Ведь герцог Козимо большой ценитель красоты…

Джорди словно прорвало. Слова из него рвались сами по себе. Откуда только они брались и что его так понесло — он понять не мог.

— Монах, вы забываетесь! — осадила она его.

Серые глаза ее выжгли вспышки зеленых искр. В них были и гнев, и надменная неприступность, и девичья беззащитность. И это делало ее по нездешнему красивой и недоступной… Хлесткий возглас, с высокомерными нотками, в один миг, встряхнув, привел его в чувство.

«Что это со мной?.. Что это я?.. Кто она?.. — опомнившись от необычного для него помутнения рассудка, разбирался он в себе. — На служанку не похожа. Не те манеры… Фрейлина! Ну, конечно! Как и положено герцогине Тосканы…».

И Джорди, склонив голову, с не прошедшей от охватившего его волнения и дрожью в голосе опять, независимо от себя, понес черт знает что.

— Синьорина, простите меня, простолюдина… Я как сам не свой… Так неожиданно… И виной тому не язык мой…

— Я спрашиваю вас, — строго перебивает она его сбивчивые объяснения, — где ученик ваш? Где граф Джакомо деи Медичи?.. Он нужен Его величеству герцогу Козимо.

— Ученик?.. Мой?.. — бестолково повторяет он, собираясь с мыслями. — Ах, да! Джакомо?! — наконец доходит до него. — Граф побежал в конюшню. Там народился жеребеночек.

«Сынок этого жеребчика уносил тебя от погони?» — любопытствует Часовщик.

«Нет, его внук», — нехотя, сомнамбулой, отзывается спящий Бруно.

Он еще там, в том эпизоде. Ему не хочется отрываться от него. Да и Часовщику это без надобности.

— Значит, они там встретятся, — уверенно предполагает юная женщина и, взмахнув юбками, выпархивает из комнаты, обдав его душистым сквознячком.

В комнате пахнет ею. Он, этот запах, не дает ему сосредоточиться. Ни одной путной мысли в голову не приходит. Мысли только о ней… Кто она? Как ее зовут? И как он мог так опростоволоситься?! Как его угораздило спутать ее с приставучей, неряшливой служанкой? Уже по тому, как она держалась, можно было бы догадаться, что она не из плебса.

В тот момент Бруно и не подозревал о степени того, как он опростоволосился. Об этом он узнал ближе к вечеру, когда камергер позвал его к герцогу Козимо. Джорди обрадовался. Уже сейчас он сможет воочию увидеть не выходившую из головы незнакомку.

Внезапный вызов его не удивил. Дневные, как правило, неожиданные вызовы объяснялись просто. Либо его валил с ног очередной сердечный приступ и ему казалось, что он умирает, либо ему было невмоготу от одиночества и он, не дожидаясь вечерних собраний, хотел с ним пофилософствовать о бренности и загадках жизни… Первое с ним случалось чаще всего. Герцог страдал от врожденного порока сердца. В последнее время приступы, один тяжелее другого, били его чуть ли не каждый день. Может, и сейчас скрутило… Что касается смертельной скуки — ее быть не могло. Приехала жена, которая отсутствовала, пожалуй, месяцев семь. Может и больше. Она лечилась. Слишком тяжелы были роды, да вдобавок доконала смерть младенца.

Малыш, наследник Тосканы, прожил где-то около месяца. Он уродился в отца. С пороком сердца. Оно остановилось у него во сне. Говорят, Антония едва не рехнулась.

Джорди никогда не видел хозяйки замка, а по отрывочным рассказам челяди, вспоминающей об устраиваемых ею истериках, он представлял Антонию немочной, капризной и потому дурнушкой. Причем себялюбивой. Такая наведет еще большую скуку.

Лучшего лекарства от скуки, чем пиры и охота, быть не могло. Но из-за частых в последнее время сердечных приступов герцог перестал устраивать оргии и откровенно побаивался развлекаться с женщинами. Хотя его жизнелюбию и неуемному сладострастию мог позавидовать самый бесшабашный гуляка. Он изменился после нескольких инцидентов, которые могли закончиться весьма и весьма плачевно и… позорно.

Из двух последних он едва выкарабкался. Однажды — на охоте, когда завалил в кусты пышногрудую маркизу Гвиди. А другой раз — после бурной ночи в постели с семнадцатилетней синьориной Боретти, дочерью богатого негоцианта. Тогда лейб-медик двора сказал ему: