Лев Аскеров - С миссией в ад

— Ну и как она тебе, коллега? — показывая на «Столетия», любопытствует Часовщик.

— Больно мудрен шифр его катрен, — разочарованно говорит Логик. — Не всем он по зубам пришелся. Их смысл понимался не «до», а «после» событий… Может, они и остерегали, но могли ли предотвратить?!

— Не могли, — соглашается Мастер.

— Ваша честь, Ноланец с той же идеей?

— Отнюдь! Нострадамус шел по событиям, а этот смотрит на течение жизни. Он тянет руки к жабрам.

— К чему? — вскидывает брови Логик.

— Есть такое образное выражение — «Взять за жабры», — объясняет Часовщик. — То есть ухватить суть. Он протягивает руки к самому самому. Ко времени.

— Ко Времени… не ко времени, — задумчиво выводит Логик.

Часовщик с интересом так, будто только увидел, смотрит на стажера.

— Да, люди нашей Начальной еще долго будут не готовы услышать, о чем говорят такие, как Бруно. Они барабанят в дверь к безнадежно глухим.

— Очевидно, — размышляет Логик, — беда Ноланца в том, что личное поле его времени зашкаливает за Пространство времени нашей вселенной.

Часовщик по-отечески взъерошивает его волосы.

— Ты прав, мой мальчик. И не представляешь как.

— Ваша честь, стало быть, и его идея окажется пустышкой?..

— Отнюдь! — возражает тот. — Идея будет подброшена. А это главное.

— Чем же, Ваша честь, вы сможете помочь ему?

После долгой паузы патрон вселенной буднично произнес:

— Ничем, мой мальчик.

У самой двери, ведущей в спальню Бруно, он остановился и, не оборачиваясь, с дрожью в голосе сказал:

— Ноланца сожгут, коллега.

Он посапывал прерывисто, с тихими всхлипами. Беспокойство не покидало его и во сне. Процедуры, конечно же, сняли напряжение с мышц, но волнения минувшего дня так в нем и остались. Они не могли пройти бесследно. Бруно сучил ногами и, вцепившись руками в подушку, скрипя зубами, со стонами, тянул ее из-под себя… Ему кажется, — догадывается Часовщик, — что он тащит за собой упирающегося коня.

— Все позади, Джорди. Все хорошо, — приложив ладонь к повздошью спящего, ласково успокаивает он.

Его тонкие длинные пальцы шевелятся так, словно перебирают невидимые нити. Бруно с наслаждением расслабляясь, затихает. По всему телу сладчайшей негой растекается умиротворенность. Рот приоткрывается. На уголки его набегает слюна.

— Вот и славно, — шепчет Часовщик. — Сейчас мы тебя почитаем.

Свободной рукой он прикасается к нимбу и поднимает глаза к изголовью, погружающегося глубоко в забытье гостя. Над головой спящего, не касаясь стены и спинки кровати, вспыхивает экран.

… Небольшая комната. У открытого окна — телескоп. На него небрежно накинуто покрывало снятое, видимо, с дивана, стоящего у противоположной стены. Посреди комнаты стол со стопкой книг, одна из которых развернута, и два резных мягких стула. Один из них пуст, а на другом сидит Ноланец. Низко склонившись к столу, он сосредоточенно что-то пишет… В тот момент, когда Часовщик подключился к нему, лист уже был им исписан. Перевернув его, Бруно принялся за другой. Чуть слышно карябая бумагу, гусиное перо выводит строчку за строчкой.

«… И следует знать: пути в мирах мостятся Временем, а потому пути Господни неисповедимы…» — всецело ушедший в осенившую его мысль, Джордано макнул перо в чернильницу, чтобы продолжить. И тут над самым его ухом раздался негромкий женский голос.

— Здравствуйте!

Бруно от неожиданности вздрогнул и из кончика пера на незаконченную мысль шлепнулась тяжелая черная капля.

— Многозначительная клякса, — замечает Часовщик и, не отрываясь от происходящего, спрашивает:

— Это твой «Трактат о Времени и утраченном писании Спасителя»?

— Набросок, — глухо, как из подземелья, доносится ответ Бруно.

«Реакция из подсознания», — определяет Часовщик.

Ноланцу сейчас не до него. Он в том дне, когда впервые увидел Антонию. Эпизод этот врезался ему в память, как резец в мрамор, и теперь она, память его, с необыкновенной ясностью проецирует на экран ту, запомнившуюся ему навсегда, встречу. Ему еще невдомек кто стоит за его спиной. Бруно сыплет на расползающее пятно промокательный песок, а затем резко обернувшись на голос, сердито выпаливает:

— Надо стучаться, синьора! Сколько раз…

Джорди онемел. Из разом оледеневших губ его больше не сорвалось ни единого слова. Перед ним стояла не служанка, выделенная ему герцогом Козимо Первым, которая положила глаз на него и своими приставаниями доводила его до белого каления. Перед ним стояла роскошная незнакомка. Ее большие, подернутые холодом глаза, вспушившиеся от набежавшего испуга, соскользнули с телескопа, который она с любопытством разглядывала… Наверное, камеристка Ее величества Антонии Борджиа, приехавшей этой ночью. Он отсюда, из мансарды, отходя ко сну, слышал отдаленный шум хлопот дворцовой челяди, связанный с приездом герцогини. Было довольно поздно и потом, ему, учителю философии и математики графа Джакомо, десятилетнего правителя Тосканы, не положено было находиться среди встречающих.