Евгений Филенко: Сага о Тимофееве (Рассказы)

Жало отвертки вонзилось в сердце прибора и с хрустом повернулось.

Тимофеев открыл глаза.

Такси за окном дико взвыло и с немыслимой скоростью рвануло с места, скрывшись за поворотом. Собачонка шлепнулась на газон и в беспамятстве заверещала. Спустя мгновение сверху на нее сползла сохраняющая полное присутствие духа солидная кошка. Не покидая собачьего загривка, она попыталась умыться лапой.

Сфера действия прибора стремительно сужалась, причем быстрее, чем следовало бы.

— Перехлест! — вслух подумал Тимофеев. — Сила трения стала меньше нормальной.

— Витенька! — пискнула Света. — Скоро уже? Он мне надоел со своей рукой!

— А ты ему тресни, — посоветовал Тимофеев.

И он еще раз дотронулся до прибора своей волшебной отверткой.

— Готово, — с удовлетворением произнес он.

Ему на голову свалилась забытая Джимом возле люстры подушка. Света, позабыв про скорбного здоровьем патентоведа, кинулась на помощь потрясенному нежданным ударом Тимофееву.

— Тебе больно, милый? — испуганно прощебетала она привычным нежным голосом.

— Ну что за судьба! — пожаловался тот, сидя на полу. — Добрым людям, вроде Наполеона, яблоки на голову падают, а мне так постельная принадлежность…

Гэллегер, пристыженный и потому чрезвычайно тихий, приподнялся на локте.

— Вик! — позвал он виновато. — Я не есть чародей, я есть жалкий дилетант, потому что не гожусь тебе в стельки. Потому что могу творить, лишь будучи противоестественно пьяным в подметку. Почему ты студент, а не лауреат Нобелевской премии?

— Всему свое время, — счастливо улыбаясь, заметила Света и поцеловала Тимофеева в петушащуюся макушку.

— Зря ты убиваешься, Джим, — искренне произнес Тимофеев. — Ты талант, хотя и поставленный в чуждые истинному таланту условия. Я своими изобретениями хочу приносить добро окружающим. А ты? Чтобы справиться с собственным похмельем, закатываешь глобальную катастрофу…

— Частный чародей, — хихикнула Света.

Бережно поддерживая друг дружку, возлюбленные двинулись к выходу. В своих одеяниях из белоснежных простыней сейчас они напоминали пришельцев из далекого и безусловно светлого будущего.

— Да, чуть не забыл, — уже в дверях обернулся Тимофеев. — Твой бихевиоризатор, Джим, не может работать.

— Как это? — удрученно спросил Гэллегер.

— Очень просто: ошибка в схеме. Вряд ли то модулированное излучение, что генерирует твоя коробочка, может подействовать на поведение человека. В лучшем случае оно способно, ну скажем, успокоить зубную боль.

— Не может быть, — нахмурился Джим. — Это пропаганда.

— Выходит, они сами хотели нам помочь? — захлопала в ладошки Света.

— Да, — сказал Тимофеев. — И швейцар, и официант, и дежурная. Хорошие, отзывчивые люди.

Джим Гэллегер, унылый и разлохмаченный, сидел на постели и крутил в руках обезвреженный будильник. Его мучило раскаяние, усугубляемое жесточайшим похмельем.

Спустя несколько месяцев, в самый разгар учебного года, девушка Света принесла на лекцию по новейшей истории газетную вырезку и, пристроившись рядом с Тимофеевым, потеребила его за рукав.

— Витенька, — сказала она с хитрецой. — Помнишь гостиницу «Интурист»?

— Очень смутно, — признался тот. — Гораздо лучше я припоминаю наши с тобой каникулы.

— Тогда прочти!

В заметке, которую доставила Света, сообщалось о безымянном чудаке-изобретателе, который нечаянно создал генератор биологического излучения, способный устранять дискомфортные состояния человеческой психики, а сейчас занялся ни много ни мало как разработкой прибора для регулирования силы трения. Однако, не без иронии писал автор заметки, упомянутому чудаку нельзя отказать в предпринимательстве, поскольку все его «чудачества» тщательно запатентованы…

— Гэллегер! — засмеялся Тимофеев. — Частный чародей!

— Как же так? — возмутилась девушка. — Ты подсказал ему применение для бихевиоризатора, идею насчет трения, а вся слава ему? Когда же и о тебе будут писать в газетах?

Тимофеев задумчиво повертел вырезку.

— Разве это главное? — спросил он без особой уверенности.

— Ничего! — успокоила его Света. — Когда-нибудь о тебе непременно напишут! И это будет не какая-то газетная статейка. Это будет драматическая повесть, быть может — полная скрытого трагизма…

— Нет, — поразмыслив, возразил Тимофеев. — Не хочу никаких трагедий. С чего бы это нам вешать носы? Ведь у меня есть ты, а у тебя есть я. А это очень, очень и очень много!