Борис Руденко - Слабое звено

— Неужели им удалось взломать программу? — проговорил Альбрехт. — Хотел бы я знать, что они там натворили?

— Боюсь, дела обстоят серьезней, — возразил я. — Очень скоро мы узнаем нечто малоприятное…

Однако вспомнили о нас примерно через час. Несколько раз нам слышались чьи-то торопливые шаги в коридоре, хотя это могло быть просто слуховой иллюзией, рожденной напряженным ожиданием: звукоизоляция помещений трейлера почти абсолютна. Наконец щелкнул запор и дверь распахнулась. На пороге стоял Лозовский, лицо его выражало тревогу и растерянность.

— Командир, — сказал он срывающимся голосом, — в шахте что-то происходит!

В разреженной атмосфере галереи висела густая пыль, сквозь ее плотный полог угадывались обломки металла и отвалившиеся глыбы породы. На переднем плане телекамера показывала сплющенный кусок металла, в котором лишь по отдельным деталям с трудом можно было опознать останки транспортной тележки. А в глубине, на пределе видимости ворочалось нечто огромное, бесформенно-тягучее, изредка поблескивающее в луче прожектора.

— Ужас Космоса, — услышал я голос Бартоло. — Мы пробудили его и поплатимся за это.

Он уставился на экран неподвижным, совершенно безумным взглядом. Рот его был полуоткрыт, по подбородку стекала слюна. Мне вдруг стало его жалко.

— Сурдин! Шепель! Уведите его отсюда! — приказал я. — Доктор, дайте ему успокоительного.

Бартоло подхватили под руки и повели из помещения. Он слабо сопротивлялся. Я заметил, что Шепель старается на меня не смотреть. Это именно он огрел меня тогда по голове. Интересно чем? Интересно также, что же на самом деле произошло с Флетчером. Сейчас его «падение» казалось мне еще более странным.

— Рассказывайте, Лозовский! — потребовал я.

— После серии толчков обрушилась боковая стена галереи, — торопливо заговорил он. — Оно появилось оттуда. А потом Обломок словно встал на дыбы…

— Пострадавших нет?

— В шахте никого не было. Проходка, как обычно, шла в автоматическом режиме.

— Значит, кому-то здорово повезло, — пробормотал я. — Дальше!

— Управление не работает. Мы потеряли контроль над механизмами Обломка за исключением систем жизнеобеспечения. После этого мы заблокировали выходы из шахты. Хотели отвести комбайны, но они тоже не отозвались. Связь с ними прервана. Программа двигательного комплекса не отвечает на наши запросы. Синтез рабочего вещества практически прекращен, хранилище или разрушено, или заблокировано. Те двигатели, которые не вышли из строя, питаются из аварийного резерва: в таком режиме они проработают не более суток…

Помещение Центрального поста не могло вместить всех желающих. Человек пятнадцать стояли в переходе за проемом распахнутого люка. Но каждое произнесенное здесь слово слышали все.

— Вы хотите вернуться на Землю? — громко спросил я их всех сразу. — Это вы намерены захватить с собой?

Нарочито театральным жестом я указал на экран визора.

— Командир! Сейчас нет времени для иронии, — холодно и спокойно произнес Лозовский, и только теперь я заподозрил, что истинным руководителем смуты мог быть он. Но почему?

— Что вам от меня нужно?

— У нас нет никакого оружия, командир, — сказал Лозовский. Действительно, нет. Десяток автоматических винтовок и несколько пистолетов из моего личного сейфа в данном случае не помогут.

— Вы меня выпустили для подтверждения этого факта?

— Мы надеемся, что вы подскажете, как нам быть, — теперь голос Лозовского звучал устало. — Командир! Мне известно, что вам приходилось иметь дело с реликтом. Вы были на Осколке-15. Вы — один! — вернулись с него живым и невредимым.

Я обвел взглядом окружавших меня людей. Покорность судьбе, страх, боль, усталость — вот и все, что было написано на их лицах.

— Я не сумею ничего сделать, если вы не поможете себе сами, — кашлянув, начал я. — Я не найду аргументов, если вы все вместе перестали верить в справедливость результатов таблицы умножения. Я вообще ничего не смогу, если вы не вспомните, для чего здесь находитесь. — Сделав паузу, я набрал воздуха и заорал: — Понимаете или нет?!

Они молчали, они просто смотрели на меня. В глазах некоторых я читал надежду, в глазах других — обреченность, а третьих — стыд. Это, последнее, обнадежило меня больше всего.

— Мне понадобится помощь каждого из вас, — произнес я уже нормальным тоном. — У нас не так много времени.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Лозовский.