Брайан Олдисс - На белой полосе

- Да. Ибо в том случае, если они окажутся блестящими мыслителями, их способ мышления должен резко отличаться от нашего.

- И не только это. Философы, живущие в грязи, никогда не смогут добиться признания на Земле, ибо грязь производит на толпу куда большее впечатление, чем философия обитающих в ней.

- Но, к счастью, здесь мы можем не обращать внимания на мнение толпы.

- Ты так думаешь? Хилари, ты до сих пор изучала космос теоретически, а у меня уже есть опыт транспонентальных полетов, и я знаю, что за странная атмосфера возникает на корабле. Это похоже на гротескную версию «К востоку от Суэца» Киплинга. Как там говорится? «Перенеси меня куда-нибудь к востоку от Суэца, где добро становится злом и где не властны десять заповедей…»

Когда ты вступаешь на планету, лежащую под чужим солнцем, добро очень мало отличается от зла. И ты чувствуешь своего рода свободу, можешь делать все что угодно, потому что на Земле никто тебя не осудит за это, и это «все что угодно» - неотъемлемая часть всех желаний толпы.

Миссис Вархун положила на стол кончики четырех гибких пальцев.

- Это выглядит очень низко.

- Черт, но подсознательные стремления человека действительно низки. Не думай, что я обобщаю. Я слишком часто видел такое состояние, одолевающее человека. Возможно, исключением был один Эйнсон. И я ощущаю это в себе.

- Боюсь, что теперь я тебя не понимаю.

- Не обижайся, я чувствую, что твоему Квилтеру очень понравилось стрелять в наших друзей. Охотничий инстинкт! Если бы я увидел их, пасущихся в степи, с удовольствием сам пустил бы пулю.

Голос миссис Вархун стал заметно жестче:

- Что же ты собираешься делать, если мы найдем планету ВЗП?

- Ты знаешь что: следовать логике и разуму. Но это лишь деловая маска. И я услышу, как моя другая половина зашепчет: «Латтимор, эти существа не чувствуют боли, разве может их душа быть развитой настолько, чтобы, не испытывая страданий, оценить какой-нибудь аналог поэм Байрона или Второй симфонии Бородина?» И я скажу сам себе: каковы бы ни были ее прочие заслуги, если она не может переживать боль, это выше моего понимания.

- Но в этом и кроется загадка, потому-то мы и должны попытаться понять, что… - Она выглядела очень привлекательно со сжатыми кулачками.

- Я все это знаю. Но ты говоришь с точки зрения интеллекта. - Латтимор откинулся в кресле. Ему нравилось подавлять Хилари своей мужской логикой. - Но я слышу также голос Квилтера, голос толпы, вопль, идущий не просто из глубины сердца, а из кишок. Он говорит мне, что какими бы талантами ни обладали эти существа, они все равно стоят ниже всех быков, зебр или тигров. Во мне действует первобытный инстинкт, как и в Квил-тере, заставляющий выстрелить.

Теперь она уже барабанила кончиками всех восьми пальцев, но все-таки нашла силы рассмеяться ему в лицо.

- Брайан, ты играешь в интеллектуальную игру с самим собой. Я уверена, что даже этот простой Квилтер представил оправдание своим действиям. Значит, даже он чувствует вину за содеянное. А ты как человек более интеллектуальный сможешь обезопасить себя заранее, используя самоконтроль.

- «К востоку от Суэца» интеллектуал может найти для себя гораздо больше оправданий, чем кретин.

Увидев на ее лице досаду, он смягчился:

- Впрочем, как ты выражаешься, я скорее всего просто играю сам с собою. Или с тобою.

Как бы машинально, он положил свою руку на ее пальцы, будто это были молибденовые кристаллы. Она высвободила их:

- Я хочу сменить тему, Брайан. У меня есть полезное, на мой взгляд, предложение. Как ты думаешь, ты сможешь найти мне добровольца?

- Для чего?

- Для того чтобы высадиться на незнакомую планету.

Далеко, на чужой планете под названием Земля, третий священник, которого звали Блу Лугуг, пребывал в состоянии умственного расстройства. Он лежал, привязанный к скамье множеством крепких холщевок, которые полностью опоясывали то, что от него осталось. Несколько проводов соединяли его тело и конечности с целым рядом периодически издававших бульканье машин. Один особый провод был подключен к особому инструменту, с которым работал особый человек в белой одежде; когда человек пододвинул рукой печень, в мозгу третьего священника произошло что-то непонятное, не поддающееся описанию. Это было самое ужасное ощущение из всех, которые он когда-либо испытывал. Теперь он понял, как прав был преосвященник, относя к этим тонконогим эпитет «плохой».

Перед ним возвышалось нечто плохое-плохое-плохое, сильное, здоровое и гигиеничное, и постепенно уничтожало его разум.