Анхель Куатье - Учитель танцев (Схимник - 4)

— Разве мог он сделать что-то плохое?..

— Почему он висит на кресте еврейского бога?..

Рабы удалились с помоста по подвесному мосту, на который стража тут же вытолкнула Анитию. Грянул хор певчих. Звучали стихи императора, посвященные торжеству Рима, клеймящие христиан и рассказывающие о могуществе и мудрости цезаря.

Сам Нерон, облаченный в золотые ткани, в золотом венце, выступил вперед на утопающую в цветах площадку перед императорской ложей и брал одну высокую ноту за другой:

Но слезы не просохли. Напротив, они появлялись сейчас на лицах людей. И сердца их тронули не восторженные дифирамбы Нерона и не воспоминания о недавнем пожаре, а эта юная девушка — еще вчера чудесно спасенная небом, и уже сегодня бесстрашно идущая на верную смерть над залитой кровью ареной.

Анития ступала по узкой полоске подвесного моста, не глядя под ноги. Она смотрела в глаза Максимилиана. На ней было простое белое платье. Но под ярким, стоящим в зените солнцем казалось, что не ткани окружают ее хрупкое тело, а льющийся с небес свет.

Почувствовав приближение Анитии, львы вдруг присмирели. Их гривы еще топорщились, они еще хрипели, вдыхая ноздрями воздух, но уже не рычали. Они скулили — жалобно, словно потерявшиеся котята.

— Она святая! Святая! — покатилось по трибунам шелестом тысяч губ.

— Над пропастью страданий лежит дорога к счастью, — прошептала Анития, лаская нежным взглядом лицо любимого учителя. — И пока чувства живы, нет этой пропасти. Есть только одна — длинная-длинная — дорога к счастью. Слушай мое сердце, Максимилиан…

Но он не мог ей ответить, не мог вымолвить ни единого слова, просто открыть рта. Он лишь качнул головой и улыбнулся одними губами, на которых багровела запекшаяся кровь. Нежность и благодарность его души была в этой странной улыбке.

Женщины на трибунах тихо плакали, мужчины встали со своих мест и напряженно вглядывались в лица приговоренных.

Тревожный гудок сигнального рога разорвал тишину. Тысячи грудных клеток схватили воздух на глубоком вздохе. Сейчас рабы перерубят веревки, удерживающие крест над клеткой. Он упадет, и свирепые хищники в считанные секунды разорвут сенатора на части.

Раздался звук ударов по колодкам. Лебедки жалобно взвизгнули. Блоки на веларии затрещали. Крест легонько качнулся, словно подбитая в полете птица, и пошел вниз.

— А-а-а… — протяжным стоном надорвались трибуны.

Стоя на краю клетки, Анития держала огромный дубовый крест с распятым Максимилианом на своих тонких, вытянутых руках. Казалось, время остановилось, замерло, не желало двигаться дальше.

Люди не верили своим глазам, тысячи глаз не верили самим себе.

«Отпусти… — шептала душа Максимилиана. — Ты не можешь…»

«Я могу… — отвечала душа Анитии. — Я могу…»

Максим открыл глаза.

Он в реанимации. Ночь.

Аня заснула у него в ногах и бережно прикрывает их руками, словно крыльями.

Так и он когда-то заснул, охраняя ее сон.

«Отпусти… Ты не можешь…» — «Я могу…»

Максим поднял руку, чтобы смахнуть невольную слезу.

Рука сделала это, словно никогда не болела.

«Над пропастью страданий лежит дорога к счастью», — за стеклянной перегородкой дремлет дежурная медсестра, а у нее работает радио, еле слышно. В тишине…

Время от времени страдание стучится к нам в двери, — говорил неизвестный. — Это правда. Некоторые открывают ему и принимают как дорогого гостя. Другие не открывают. Сидят за своей дверью, трясутся от страха и думают: «Когда же оно уйдет?» И очень немногие спрашивают себя: «Зачем я страдаю?»

— В каком смысле? Прямо так и надо спрашивать? — удивился второй голос.

— А вы не пробовали? — обладатель первого голоса добродушно рассмеялся.

— И что будет, если спросить? — смутился интервьюер.

— вы не бойтесь, просто спросите. Только не у меня, а у себя… Это же вы страдаете, когда страдаете.

— И что будет?..

— Ну, вот вы опять! — рассмеялся муж чина. — На самом деле ничего не будет. На этот вопрос просто нет ответа. Когда вы спрашиваете себя: «Зачем я страдаю?» То есть о смысле, о цели своего страдания спрашиваете… Вы обязательно упираетесь в черную стену. Нет хода, нет ответа. И знаете почему?

— Почему? — спросил второй голос.

— Потому что у страдания просто нет смысла! А теперь спросите себя, зачем вы любите.