Андрей Дмитрук - Ветви Большого Дома

Настойчивые призывы по информсети пропали втуне. Референдум не состоялся. Подавляющее большинство землян вообще не думало о какой-то там шутовской женской общине. Те же немногие, кто хоть как-то откликнулся на вопрос Совета, мыслили однозначно и кратко: "Оставьте их в покое, пусть делают, что хотят!"

Наплевательское молчание миллиардов лишний раз заставляло Совет прислушаться к отчаянным призывам "школы распада". Ее сторонники, жившие в своеобразном фаланстере[16] под Киото, утверждали, что человечество перестает быть единым целым. Да и что сегодня может соединить... даже не народ, а десять или двадцать тысяч человек? Раньше люди делали совместную работу, вынужденно сближала и жизнь в городах. Теперь нет разделения труда -- единая техноэнергосфера, подчиненная Великому Помощнику, оставила человеку лишь чистое творчество,-- да и города благополучно скончались, кроме памятных и заповедных... Живя в самом глухом углу вновь одичавшей Земли, можно получить какие угодно сведения, предметы, материалы, энергию. Поскольку нормой является созидание,-- большинство "нетворцов" попросту вымерло от наркомании и других излишеств,-- люди используют свое могущество исключительно в благих целях. Но личность, вырванная из общения, капсулируется: возникает сверхиндивидуализм, нечеловеческая изощренность. Люди -- вселенные; люди, каждый из которых думает и говорит на языке, понятном ему одному, и становится, по сути, отдельным биовидом... Ни один аскет-отшельник или индийский садху не были столь отделены от мира, как наш современник, сидящий, допустим, во льдах Гренландии и ставящий там какие-нибудь опыты с расходом триллионов киловатт. Ну разве что выберется в свой любимый ресторанчик на берегу Сены, исторический заповедник Париж, съест там порцию устриц и луковый суп, поболтает с парой-тройкой таких же затосковавших творцов-одиночек (если поймут друг друга), послушает пение видеофантома Мориса Шевалье, завершит обед крепчайшим кофе -- разумеется, уже в одной из кофеен Стамбула-Константинополя -- и скорее домой, скручивать штопором бытие... Коллективы (кроме временных, ученических) сохраняются только в десантных лагерях да на орбитальных станциях периферии Кругов. Вместе держатся театральные и цирковые труппы, оркестры, некоторые школы художников -- но это капли в море. Есть попытки сознательно противостоять распаду: профессиональные цехи и корпорации, клубы, движения (вроде "естественников" или "Второго Ренессанса"), родоплеменные поселки, Большие Дома... Однако их вес в масштабах Кругов Обитания невелик, а грядущее -смутно.

...-- Они уже хотя бы выбрали, где поселиться? -- спросил Нгале.

Петра все больше раздражало, что коллеги по комиссии пытаются спрятаться за его спину. Бессознательно, но пытаются. Вон какие световые ручьи текут от его нимба к чужим! Сдержавшись, он сказал:

-- Выбрали, понятное дело. Для этого гоняли два разведывательных корабля. Координаты у меня записаны: планетка прелесть, просто рай, вроде Аурентины.

-- А теперь, значит, заказали ковчег,-- не без одобрения кивнул Нгале.

-- И ничего мы не сможем с этим поделать! -- повысил голос Роже.-Ни-че-го! Надо воскресить вымершего зверя, называемого "общественным мнением"-- а как мы этого добьемся? Как раскачаем этих чертовых эгоцент-риков?..

Снова Петр взглянул в окно. Скала над крошечным, в два этажа, под плоской крышей монастырем, ржаво-коричневая, иссеченная трещинами, казалась особенно плотной, резко-вещественной на фоне сизых потусторонних хребтов. Фиолетовой каймой были очерчены миллионнолетние снега. За голыми корявыми соснами ближнего отрога над вишневым морем заката медузами плыли три белых призрачных пика.

Нет, знали ламы, где поселиться, и мы правы, поставив тут дом для собраний комиссии Совета. Хорошо, остро думается на земле Авалокитешвары[17] ... И раздражение куда-то уплывает, рассеивается, как отблески снежных медуз при наступлении ночи. Выбрали меня в качестве громоотвода -- ладно, пусть так и будет, значит, такова моя роль.

-- Есть идея,-- сказал Петр.

5. К радости Николь, поездка от речного порта не разбудила Сусанну: девчушка все так же спокойно спала в своем мешке, притороченном за спиной матери.

Николь огляделась. Конь ее стоял на вершине странного, правильно закругленного холма. Холм был покрыт мягкой, не знавшей покоса травой и сидел, будто нарочно насыпанный, среди пологого склона лесистой горы. Гряда, синевшая в предвечернем мареве, подковой охватывала зеленую равнину, где нарезанные квадратами поля сменялись кудрявой шкурой леса и блестели пруды.