Вольдемар Бааль - Платиновый обруч

Но чем поможет Обруч на этот раз? Восстановит порядок? Вернет верных соратников? Успокоит?.. Но ведь Обруч не дает утешения.

Был призван Тихий Дятел и спрошен относительно новых фактов беззакония, и вот что последовало в ответ:

— Ошибки нет, Ваша Недоступность. И быть не может; Если любой из них не виновен, допустим, явно, то виновен подспудно — это истина. Перед данной истиной все законы и Уложения совершеннейшая беспомощность. Потому что вина, Ваша Недоступность, должна определяться не тяжестью уже совершенных проступков, не обличающими фактами, а степенью возможности появления таковых. Все сильные правители всех времен только потому терпели крах, что не знали этой истины или не желали ее усвоить. Всякий из подданных Вашей Недоступности в разное время допускал такое, что наводило меня на размышления. Однако я до поры выжидал, дабы не быть голословным перед Вашей Недоступностью. Посудите сами! Вот, например, его необузданность Бравый Ястреб, который, как известно, стал над канцеляриями после «Дела 666». Неоднократно я слышал, что он, отрываясь от работы и роняя голову на бумаги, говорил «ах ты, забота-забота»… Вот и проанализируем… Почему он так говорил?., почему он так говорил?., и почему он так говорил?.. К тому же, конечно, Вашей Недоступности не нужно излагать, что стоит за этим «ах ты, забота». А если бы Ваша Недоступность могли слышать, с какими интонациями он произносил… Кроме того, эта извращенность вкуса… А повара?

Вечное перешептывание на кухне, таинственные взгляды по сторонам, что-то прячут под крыло… Я не удивился бы, если бы его высокостервятничество, дегустируя, однажды упал мертвым… Явно боялся свидетелей его бесстрастность Зоркий Кондор — стоило мне появиться, как он злобно прогонял меня, называя мерзавцем и низкой тварью. Разумеется, я догадывался, в чем дело: как-никак он родственник Вашей Недоступности… А Филин, как Двоюродный брат Великой Княгини…

— Постой, — сказал Могучий Орел. — Ты говоришь, что всякий мой подданный допускал такое. Стало быть, и ты?

— Я служу Вашей Недоступности как раз, чтобы выявлять это такое.

— Но ведь и ты мог допустить такое. Мог ведь. Все твои рапорты могут быть, например, наветами, чтобы я отличил тебя перед другими, а? Ты ведь честолюбивая пташка!

— Но разве я когда-нибудь о, чем-нибудь таком просил Вашу Недоступность? Моя служба…

— А зачем она вообще-то нужна, твоя служба, если ты и сам признаешь, что за каждым водится такое, то есть если уж все заранее известно?

— Я весь во власти Вашей Недоступности, и если Ваша Недоступность полагает, что я и мои обязанности, то есть если они Вашей Недоступности представляются…

Могучий Орел уже не слышал Дятлова бормотания.

Ярость взмутила его душу, как внезапный обвал взмучивает спокойное озеро.

— Всех! — закричал он. — Всех до одного — упразднить, упразднить! Поваров, капельмейстеров, астролоюв, пожарных… Всех! Это не царский дом, а пристанище мерзавцев…

— Есть! — ответил Старший-Сокол, появившийся в дверях.

И с этого момента в замке воцарилась полная тишина.

По пустым коридорам и залам гулял ветер, бесшумно шевелились выцветшие шторы, по полу здесь и там скользили разные бумажки, обрывки одежды, перья и прочая чепуха. По пустым кабинетам неслышно двигался Тихий Дятел, выстукивал стены, подоконники, ножки столов и подлокотники кресел, заглядывал в пустые углы, зевал и, скучая, устремлялся дальше.

У ворот дремал одинокий Древний Ворон; просыпаясь, он близоруко щурился на солнце и вздыхал.

Тишина нарушалась лишь изредка: в нише над пустым троном пробуждалась Оракульша, и тогда по замку гулко разносилось:

— Пред-ви-жу в су-мя-ти-це дней… в су-мя-ти-це дней.:, су-мя-ти-це… Ку-ку… ку-ку…

Ворон, гремя ключами, заглядывал в зал, говорил грустно:

— Замолчала бы уж, ради неба…

— Ку-ку, — отвечала Оракульша, и эхо отдавалось в дальних помещениях, и вздрагивали на верхних башнях кобчики, ожидая приказа, и опять погружались в оцепенение, так как приказа не следовало.

Могучий Орел почти не покидал своих покоев. Пищу ему приносил Старший Сокол, постель он убирал сам.

Дела его уже не интересовали.

А в лесах и долинах (возможно, и частые охоты сказались) стало мало живности, да и та, что уцелела, гибла от засухи и болезней или переселялась в далекие в мрачные дебри, так что все труднее было кобчикам добывать пищу себе и своему господину. Вдобавок на леса вдруг обрушилась козявочья эпидемия — почти невидимые букашки и червячки пожирали ие только хвою и листья, но я кору, и скоро леса почернели, загнили и нестерпимый смрад пошел от них. А девушексоек там давно и след простыл.