Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

« Ус уух . Выпить бы».

Ларионыч продолжал говорить.

К моменту окончательного прощания у Коли выработалась стойкая аллергия на водку. Пришлось заказать по рюмочке коньяка в каком-то баре на Невском. Рюмочки выбирал мрачный Коля. «Это чаши для крюшона», – деликатно подсказал бармен, пораженный его мрачностью. Коля не ответил. За окном начал сеять дождь, понесло нежным туманом, растравой сердечной. Мы плыли сквозь плотную влажную мглу, как меланхоличные прямоходящие рыбы. Потом Ларионыч поймал такси.

– В Пулково!

В полупустом самолете я устроился в кресле рядом с молоденькой монголкой.

Она удивленно взглянула на меня. Широкий лоб, широкие скулы, чудесные монгольские складочки в уголках глаз.

« Сайн байна. Здравствуйте».

Может, она была бурятка, не знаю.

«Чиный нэр хэн бэ?» Она только улыбнулась.

Наверное, привыкла к вербальным домогательствам.

Но, в конце концов, мой билет вполне мог соответствовать месту, которое я так нагло занял. Почему нет? Волосы у монголки были на удивление темные, не хочется сравнивать с пером одной известной птицы. Из-под густой челки, падавшей на глаза, посверкивали удивленные черные глаза. Профессор Одинец-Левкин не зря отзывался о монголах одобрительно. Якобы портянки и носки они на ночь развешивают перед входом в юрту – отпугивать злых духов. Но профессор Одинец-Левкин был особенный человек: он даже о сержанте Дронове, бившем его папками по ушам, отзывался одобрительно. Он в запертом боксе явственно слышал голоса, полет невидимых птиц. Там были ему видения. Смутные отражения в гигантской голубой глубине небе, нежная тень птицы, падающая в черную всасывающую воронку. Такой человек мог добраться до Шамбалы. Надо только немного продуктов. Без этого любой караван рассеется по пустыне. Верблюды и лошади – не дураки. Не поев, не пойдут даже в сторону приятных звуков.

« Хана зам? Где дорога?»

« Навш митын ! Хрен его знает».

А Кора? Могла Кора уйти с майором?

Нет, известно, брат отправил сестру в Закарпатье.

С собой майор взял бы, скорее, Ли́су. « Онцын юм гуй. Ничего особенного».

Я улыбнулся монголке: « Сочог? »

Она опять не ответила.

Я потянул носом. Незаметно.

Не знаю, чем там монголы отпугивают злых духов, но от моей соседки отчетливо попахивало. Не Шанель , нет. И не Живанши . И не Порто-левкои . Что-то гораздо более выразительное, более агрессивное. Чудесная лаковая кожа, дивился я, чудесный звериный взгляд, а запах – как от переигравшей медведицы.

Счастливчик.

Настоящий счастливчик .

Конкордия Аристарховна тут же ответила мне: никого нельзя назвать счастливчиком, пока он жив .

Лиственница напротив «Иероглифа». Кривой ствол, черные шишечки. Ойротские шаманы утверждали, что Время – это сознание человека. А мне почему-то кажется, что время – это нежная, засасывающая сумеречность, густо и опасно таящаяся в траурных лиственничных ветках.

Кстати, так думала и Конкордия Аристарховна.

Восемьдесят семь лет бесконечной жизни... а она все еще боялась расслаивающегося времени и черной, раскручивающейся воронки, в которую все-таки угодила.

«Вы недооцениваете себя».

«А чего я, собственно, достиг?»

«Вы построили новый мир. Вселенная стала шире».

«Ну и что с того? Догадываюсь, что таких миров миллионы. Лучше скажите. В том городке... Те двое, что сидели на лавочке и обсуждали выборы в Академию... Они поднялись в квартиру вашего брата?»

«Конечно».

«Но опоздали?»

«Это знаете только вы ».

Наконец Конкордия Аристарховна заговорила.

Для посетителей кафе мы по-прежнему оставались достаточно молчаливой парой, никто не видел, как мы внутренне напряжены, но для меня Конкордия Аристарховна превратилась в мое собственное продолжение, она думала моими мыслями.

Ну да, я не дописал роман. «Это плохо».

Закоулки нашего общего подсознания были открыты.

Костенурка насквозь видела меня, а я чувствовал и вновь и вновь переживал ужас ее раскручивающейся жизни. Черный мундир полковника СС. Инструменты, похожие на зубоврачебные. Их было много в кабинете полковника. Оказывается, любовь с первого взгляда вполне можно имитировать, если боишься. Если смертельно боишься. К тому же обжигающий коньяк. К тому же мысль о невозможности спасения. Ведь каждый в грехе, совершенном двумя, отвечает сам за себя .

«Вы цитируете не мой роман».