Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

Глядя на профессора Одинца-Левкина, майор старался не думать о его дочери, но не мог, не мог. Опасная неправильная нежность к Ли́се заливала его сердце сладким туманом. Она верит , в чистоте своей она убеждена в том, что отец скоро вернется. Ну, исчез, так это он просто уехал. Отец и раньше исчезал внезапно, Ли́са убеждена, что он уехал по делам. А профессора взяли в парикмахерской, цирюльники знают, о чем не следует болтать. «Отец, наверное, уехал». Майор жалел Ли́су: «Наверное». – «Он у меня странный, правда?» – Странный? Конечно. Каким еще может быть соцвред?

Майор старался не думать о Ли́се, и не мог, не мог. Она, наверное, уже проснулась. Она сейчас думает о нем. Целовать голое плечо, гладить волосы. Как много нежности можно услышать в шепоте. Невозможно понять, как слизняки, вроде этого «профессора», могут порождать такое волшебство. Черт побери весь этот голландский аукцион, в ходе которого цены не набавляют, а наоборот, играют на понижение!

– Сегодня, милая Альвина...

– ...сирени расцветает куст.

Майор сделал вид, что не расслышал подсказку профессора.

Рассуждения сержанта Дронова не сильно умны, тем более, не глубоки, но в одном сержант прав: вся эта старая профессура – сорняки. Мощно и густо проросли сквозь все социальные слои, обвили корнями общество. Их выкашивают, их выдергивают, их выжигают, они отрастают вновь. Человек, написавший стишки про Альвину, тоже был профессором. И тоже, как Одинец-Левкин, считал свой арест ужасной ошибкой. Предположение совершенно не материалистичное. Когда ему, наконец, предъявили обвинение в принадлежности к «трудовой крестьянской партии», он только рассмеялся: «Нет такой партии. Совсем нет. Я ее придумал».

«Вот вы и попались! Раз придумали, значит, есть такая партия».

«Да нет же! Я придумал ее для удобства. Чтобы легче было размышлять. Я написал фантастическую книжку о будущем. Там прямо указано – это фантастическая книжка. Я попробовал представить, как сложилась бы жизнь, приди к власти крестьяне, а не твердый пролетариат».

«Значит, вы эсер?»

«Помилуйте! Я ученый».

«У вас, наверное, широкий круг учеников и коллег?»

«Разумеется. У меня много учеников и последователей».

«Многие, наверное, могут подтвердить вашу порядочность?»

«Разумеется, – совсем успокоился арестованный. – Обратитесь к любому!»

«Ну, скажем, доцент Томский. Он считает вас порядочным человеком?»

«Ни минуты в этом не сомневаюсь!»

«Ладно. Вот его показания. – Майор вынул из папки три тетрадных листа, исписанных мелким, почти бисерным почерком. – « Невыносимый брюзга, отрицающий роль пролетариата. Издевался над идеей диктатуры пролетариата. Пытался завербовать меня в антисоветскую трудовую крестьянскую партию ».

«Это обо мне? Там так написано?»

«Взгляните сами. Узнаёте почерк?»

«Узнаю, – ужаснулся профессор, на свою голову писавший фантастические книжки. – Но этого не может быть! Его заставили!»

«Доцент Томский ссылается на личные разговоры с вами».

«Но это же личные разговоры. Вы сами говорите, что личные. Никто, кроме нас, этого не слышал!»

«Когда известный профессор разговаривает с доцентом, пусть даже просто за домашним столом, их разговоры перестают быть личными».

«А профессор Сотников? Вы его спрашивали? Он мой друг, мы дружим домами».

«Профессор Сотников недвусмысленно указал на ряд ваших высказываний абсолютно контрреволюционного толка».

«О боже! А лаборант Пшеничный? Аспирант Устинов? Я всегда их поддерживал. Даже материально».

«Да, они не отрицают этого!»

«Вот видите! Они не отрицают!»

«Но показывают, что вы активно пытались сформировать из них банду политических убийц. – Майор Каганов понимающе улыбнулся: – Да вы не волнуйтесь. Вы подумайте хорошенько. Должен же быть у вас товарищ, который в принципе не способен солгать».

«Да, есть такой».

«Назовите имя?»

«А он не пострадает?»

«Если скажет правду, нет».

«Иван Александрович Тихомиров».

«Профессор экономической географии?»

«Да! Да! Именно он. Мы дружим с ним более тридцати лет».

«Так я и думал», – кивнул майор Каганов. И прочел показания Тихомирова.

Старая история. Никто не выдерживает давления. Показания профессора экономической географии добили Одинца-Левкина.

– Чем вы занимались до отъезда в Азию?

– Писал научную монографию. И лечил людей.

– Вы имели разрешение на врачебную практику?

– Я не нуждался в таком разрешении. Я лечил только безнадежных больных.