Сергей Щеглов - Тень спрута

Калим снова взметнул свои щупальца к небу, и Макаров наконец понял, что так ярко блестит на солнце. Это были длинные, точно шпаги, полоски металла, мертво прилепившиеся к присоскам «брата по разуму».

Кто-то из нападавших издал булькающий звук, и Макаров на мгновение ослеп.

Шоковая граната, подумал он. Значит, спецназ.

Зрение вернулось к нему практически сразу — должно быть, тарелка защитила своего пассажира. Но лучше бы оно не возвращалось!

Спрут Калим, корчась всеми семью своими щупальцами, лежал у подножия своего конуса и жалобно стонал. А под сверкающей на солнце сетью, между двумя застывшими в недоумении спрутами, лежало кровавое месиво, лишь отдаленно напоминавшее человеческое тело. Макаров увидел клочья вырванной бороды, колышущиеся внутренности и ошметки белой материи, служившей живому Лапину его странной одеждой.

Правая рука сама собой скользнула вдоль кресла — и вдруг уперлась в твердый округлый предмет. Макаров усилием воли подавил приступ рвоты, стиснул холодную сталь помпового ружья и выставил его перед собой, внимательно наблюдая за каждым из пяти инопланетных убийц. Как только первый из них сделал движение в сторону тарелки, Макаров заученным движением взял его на мушку и нажал на спусковой крючок.

Только увидев, как из дула выскакивают легкие, безобидные с виду светящиеся шарики, Макаров осознал, что держит в руках оружие двадцать третьего века. Шарики беспрепятственно пролетели сквозь стенки кабины и лопнули на свежем воздухе, расплескавшись струйками искрящихся брызг. Макаров медленно опустил ружье, в котором больше не было никакой надобности. Пять спрутов один за другим разлетелись на куски, выпустив в воздух пять клубов белого, быстро рассеявшегося дыма.

Макаров опустил ружье и замер, боясь пошевелиться. В голове крутились нелепые картинки — грязные стаканы в подвале, кратер с «хроноквантовой пеной», летящие навстречу звезды. Но Макаров, не отрываясь, смотрел в одну и ту же точку. Смотрел на бездыханные останки Семена Лапина, звездного русича, убитого инопланетными спрутами.

— Сурово, — пробасил над ухом Макарова знакомый голос. — Слушай, Пал Саныч, откуда у тебя это ружье?

Макаров повернул голову, сам удивляясь своему спокойствию. Рядом с ним стоял Семен Лапин. Живой, в безукоризненно-белых одеждах, задумчиво поглаживающий бороду. Макаров перевел глаза на его окровавленные останки — те лежали на прежнем месте.

Исм, подумал Макаров. Ну конечно же, исм!

— Вы живы?! – воскликнул Макаров, чтобы хоть как-то выразить свою радость.

— Я-то жив, — озабоченно отозвался Лапин, — а вот они… — Он мрачно покачал головой. — Нехорошо получилось!

— Я думал, они вас убили, — сказал Макаров.

— Ну, убили, — пожал плечами Лапин, — с кем не бывает. Чего же сразу на поражение стрелять? Ну-ка, покажи, из чего ты их приложил!

Макаров перехватил ружье за ствол и протянул Лапину:

— Вот. Из-под кресла вытащил.

— Из-под кресла? — пробасил Лапин, разглядывая ружье. — Ну да, откуда ж еще…

Он небрежно швырнул ружье через плечо, и то с характерным чмоканьем растаяло в воздухе. Макаров приоткрыл рот, пораженный внезапной догадкой.

— А может, — сказал он, — мне его тарелка сделала? Когда я пострелять захотел?

— То-то и оно, — нахмурясь, кивнул Лапин. — Видать, очень сильно ты пострелять захотел…

Макаров физически ощутил повисшее в воздухе напряжение.

— Что-то не так? — испуганно спросил он. — Я не должен был их убивать?

— Про тебя особый разговор будет, — пообещал Лапин. — Тут в другом дело, Пал Саныч. Не должна была тарелка тебе ружье делать. Никак не должна!

Когда Калашников закрыл последнюю страницу «Необходимой свободы», выстроившиеся справа от него белые конверты зашелестели на ветру подобно осенним листьям. Надо же, сколько писем, подумал Калашников. Похоже, на этот раз мне удалось задать правильные вопросы.

Он протянул руку и коснулся первого из девяти болтавшихся в воздухе конвертов. Себастьян Хонс, элфот из Мадрида, перечислял наиболее перспективные, на его взгляд, модели галактического сообщества — ПЭС-матрицу, полициклы Шварцкопфа и «дрейф элит» Жозефа Круза. Калашников удовлетворенно потер руки и отложил письмо в сторонку. Ну вот, подумал он, у Хонса я теперь почти что ученик; еще пара писем, и он мне сам расскажет, что такое «инвариант Хонса»!