Иван Ефремов - Обсерватория Нур-и-Дешт

– Что вы, Таня! Разве можно так порочить самую лучшую мою находку? Смотрите. – И я погрузил невзрачную белую гальку в воду. Камень сделался прозрачным и заиграл голубоватыми переливами.

– Как красиво! – изумилась девушка.

– Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый «око мира». Он сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым. Это все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков, ценности и красоты.

– Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? – спросила Таня.

– Теперь я имею представление о строении всей этой местности. Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит обсерватория, несколько отличается от других: он сложен какими-то очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки остались от размыва кварцитов – в жилах, в пустотах и натеках по трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.

– А где же разработки, о которых говорится в надписи?

– Так и не знаю. Сами же видели, – нигде ни малейших следов. Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.

– Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться... – заключила Таня. – Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в темноте.

На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной стороны уже погасли последние отблески зари.

Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас молчанием. Только сплюшка [2] где-то вдали издавала свой мелодичный крик. Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то дремавшее среди угрюмых стен.

Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит, уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло, исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.

– Я совсем не устала, – шепнула мне Таня, придвигаясь так близко, что почти касалась меня плечом. – Здесь что-то в воздухе.

– Да, я бы сказал, воздух – точно вблизи динамо-машины. Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.

Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.

– Будто перед грозой, – сказала Таня, – только небо ясное и духоты совершенно не чувствуется, наоборот...

– Странно. Вообще в этом месте много необъяснимого... – начал я и вдруг увидел слабое зеленоватое свечение, мелькнувшее где-то в проломе стены.

Мы уже подходили к главному зданию с дугой квадранта. Я присмотрелся и заметил, что чуть видимым отблеском светится несколько букв надписи на внутренней стенке портика.

– Смотрите, Таня! – Я подвел свою спутницу к обрушенной части стены.

В непроглядной тьме сводов явственно выступали извивы букв, очерченные зеленовато-желтым сиянием.

– Что это такое? – взволнованно прошептала девушка. – Тут кругом много надписей, но ведь они не светятся.

– Все те надписи сделаны золотом. Так, кажется?

– Правильно, – подтвердила Таня.

– А это... Одну минуту...

Я осторожно проскользнул в портик и зажег спичку. Загадочное свечение мгновенно исчезло. Обветшавшая стена слепо встала передо мной. Но я все же успел заметить уцелевший кусок изразцовой плитки, покрытый гладкой глазурью, с выведенными на ней оранжево-зелеными буквами.

– Это сделано не золотом, а такой же эмалью, как у лестницы в подвале.

– Пойдемте скорее посмотрим! – живо предложила девушка.

– Пойдемте, – согласился я и спросил: – Вы бывали когда-нибудь ночью на обсерватории, вы или профессор?

– Нет, ни разу.

– Тогда вот что, пойдем сначала в лагерь – только не говорите пока ничего профессору, – мы поужинаем и, когда все заснут, продолжим исследование, если хотите. А если устали, я один займусь.

– Что вы! При чем тут усталость? Все так таинственно, интересно!

– Отлично. Только уговор, Таня: профессору ни слова. Я сам еще ничего не понимаю, но если мы с вами додумаемся до какого-то объяснения, вот будет Матвею Андреевичу сюрприз наутро!

Теплая крепкая рука девушки сжала мою. Мы быстро спустились с холма к площадке, на которой по обыкновению горел небольшой костер. Поворчав на нас по поводу опоздания к ужину, профессор принялся расспрашивать меня о результатах похода. Как Таня и ожидала, добродушные насмешки профессора посыпались на мою бедную голову, едва Матвей Андреевич узнал, что я так и не нашел следов разработок красок.