Роберт Силверберг - Всемогущий атом (сборник)

Появился Слуга. Он почтительно и вместе с тем презрительно склонился перед Эвлюэллой и произнес:

— Принц вернулся. Он желает, чтобы вы составили ему компанию. Прямо сейчас.

В глазах Эвлюэллы мелькнул страх. Но отказаться было невозможно.

— Мне идти с вами?

— Прошу вас. Вы должны одеться и привести себя в порядок. Он желает, чтобы вы вошли к нему с раскрытыми крыльями.

Эвлюэлла кивнула, и Слуга увел ее. Мы остались стоять у парапета.

Летописец Бэзил говорил о былых днях Роума, я слушал его, а Гормон смотрел на сгущающуюся темноту. Потом у Бэзила пересохло горло. Он извинился и поспешно ушел. Через некоторое время во дворе под нашими ногами открылась дверца, и появилась Эвлюэлла, которая шла так, как будто принадлежала союзу Сомнамбул, а не Летателей.

Она была обнажена, и ее хрупкое тело белело неясной тенью в свете звезд. Ее крылья были расправлены и медленно вздымались и опадали. Слуги поддерживали ее под руки; казалось, что они ведут ее во дворец насильно.

Не ее даже, а чье-то ожившее сновидение.

— Лети, Эвлюэлла, лети, — прошептал рядом со мной Гормон. — Беги, пока можно!

Она скрылась в боковом проходе дворца. Измененный взглянул на меня. — Она продалась Принцу, чтобы дать нам кров.

— Похоже, что так. — Я мог бы разнести этот дворец! — Ты любишь ее? — Разве это не очевидно? — Остынь, — покачал я головой. — Ты непростой человек, но все же Летательница не для тебя. Особенно Летательница, делящая ложе с Принцем Роума.

— Она перешла к нему из моих рук. Я был потрясен. — Ты знал ее? — И не один раз, — сказал он с грустной улыбкой.

— В минуту блаженства ее крылья трепещут, словно листья на ветру. — Я вцепился в поручень, чтобы не свалиться вниз. Перед моими глазами закружились звезды, запрыгала и закачалась старушка Луна и два ее бледных провожатых. Я был потрясен, еще не понимая толком, почему. Из-за того, что Гормон рискнул нарушить запрет? Или это давали себя знать мои псевдородительские чувства к Эвлюэлле? Или это было простой ненавистью к Гормону, осмелившемуся совершить грех, на который у меня не хватило смелости, хотя желания было предостаточно?

Я сказал:

— Тебе выжгут мозг за это. И ты сделал меня своим сообщником.

— Ну и что? Принц приказал — и получил, что хотел. Но до него были другие. Я хотел сказать, другой.

— Хватит. Хватит.

— Мы увидим ее снова?

— Принцам быстро надоедают женщины. Несколько дней, а может, и одна ночь, и он вернет ее обратно. И тогда нам, наверно, придется уйти из приюта, — я вздохнул. — В конце концов нам об этом дадут знать заранее.

— И куда ты тогда пойдешь? — спросил Гормон.

— Ненадолго останусь в Роуме.

— Даже если придется ночевать на улице? Здесь, похоже, невелика нужда в Наблюдателях.

— Что-нибудь придумаю, — ответил я. — А потом пойду в Перриш.

— Учиться к Летописцам?

— Смотреть на Перриш. А ты? Что тебе нужно в Роуме?

— Эвлюэлла.

— Оставь этот разговор.

— Хорошо, — сказал он, горько усмехнувшись, — но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы найдем, на что жить.

Несоюзные горазды на выдумки. Это им необходимо. Может, поживем некоторое время в Роуме, а потом двинемся вслед за тобой в Перриш. Если только ты ничего не имеешь против уродов и никому не нужных Летательниц.

Я пожал плечами.

— Посмотрим, когда придет время.

— А раньше тебе приходилось бывать в компании Измененных?

— Не часто. И не долго.

— Я польщен, — он выбил ладонями дрожь на парапете. — Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть рядом с тобой.

— Почему?

— Чтобы увидеть твое лицо в тот день, когда твои машины скажут тебе, что Вторжение началось.

— Тогда тебе придется долго ждать.

— А ты разве не веришь, что Вторжение состоится?

— Иногда. Изредка. — Гормон усмехнулся. — Ты не прав. Они уже почти здесь. — Перестань смеяться. — В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру?

Это известно уже тысячу лет: иная раса обнаружит Землю, захочет сделать ее своей и в один прекрасный день явится, чтобы захватить ее. Это было известно еще в конце Второго Цикла.

— Я знаю это, и я не Летописец, — а потом повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, никогда не произнесу вслух. — Я слушаю звезды и делаю свои наблюдения в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Скажи тысячу раз свое имя, и оно превратится в пустой звук. Я наблюдал, и я наблюдал хорошо. В ночные часы я иногда думал, что наблюдаю впустую, что зря теряю свою жизнь. В наблюдениях есть свое удовольствие, но, возможно, нет никакого смысла.