Азамат Козаев - Имяхранитель

– Мифические, говорите? Вам можно позавидовать, – Иван покачал головой.

И тут на него накатило. Один из «прорывов памяти» – тех невероятно реальных воспоминаний, что накатывались время от времени и всегда, всегда невпопад. Он почти воочию увидел…

…Белый, жесткий свет ртутных прожекторов, в котором предметы не имеют объема и цвета, только отбрасывают короткие угольно-черные тени. Захлебывающийся лай псов, увидавших дичь. Оружие, напоминающее трехрогие деревянные вилы, в его руках. Вилы длинные и крепкие, очень тяжелые и обильно просмоленные. В самых непредсказуемых местах ломается, бешено бьется тонкая человеческая (а человеческая ли?) фигура, пригвожденная его вилами к могильному холмику. Тот будто гигантским плугом распахан со стороны переломленного памятника. Полоса взрытой земли уходит вбок от могилы и, постепенно мелея, исчезает. Пронзенная вилами тварь воет и воет. Вой срывается на пронзительный, вибрирующий, сверлящий визг. От этого звука ломит в висках, текут слезы. Хочется все бросить, упасть на землю и затолкать, закопать голову поглубже… но – нельзя. И это «нельзя» хуже всего.

Иван налегает на рогатину всем весом, ворочает из стороны в сторону, шепча ругательства сквозь слезы. А когда вой внезапно прекращается, он слышит вскрик, полный нечеловеческой боли и ужаса. И оттого, что боль и ужас – нечеловеческие, становится понятно, что кричит живой человек. Иван бросает рогатину и медленно оборачивается. Над телом, опрокинутым на фарфорово-белую колючую траву, раскорячились пауками два упыря. Упыри ритмично качаются вверх-вниз, будто совокупляясь с тем, опрокинутым. Крик, уже почти хрип, кажется, перекрывает все звуки, но Иван все-таки слышит отвратительный мокрый хруст и чавканье. Он делает шаг, другой. Ноги не слушаются, но Иван делает еще один шаг, самый последний, и его ошеломляет слепящий свет, хлынувшим отовсюду. Кажется, что все прожекторы облавы одновременно уставились на него. Но силуэты тварей, нависших над хрипящим несчастливцем, отпечатались на роговице глаз, должно быть, навечно. И значит, глаза Ивану больше не нужны, чтобы знать, куда надо бить, – и он бьет! В его кулаке зажат зуб от бороны. Старый, поржавевший, но очень надежный и очень острый. Иван попадает – и в первый раз и во второй. Струей бьет жуткое зловоние разложившегося трупа – почему-то горячее, словно пар из кипящего котла…

Когда отпустило – так же внезапно, как началось, – он с брезгливостью посмотрел на собственные руки. Чудилось, что гнилой костяк лопнул под кулаком только что. Иван поморщился и повторил:

– Да, вам можно только позавидовать… Так вот, последняя серьезная вспышка У-некротии случилась, когда я (он выделил «я» интонацией) был подростком. Поголовье упырей – самых настоящих, поверьте! – возросло катастрофически. И сократить его удалось далеко не сразу. Повоевали вдосталь. Под корень, может быть, не извели, но в обжитых местах они давно не появляются. А уничтожать упырей, между прочим, надежнее всего не осиной, а зубьями от бороны. Вбивая в затылок. Крайне, доложу я вам, непростое дело. Непростое и грязное. Сами можете представить.

Карл Густав, видимо, представил, причем весьма живо. Его так и перекосило, беднягу, от омерзения.

– Ну, а горги… – продолжал Иван неспешно, – горги – это действительно серьезно. Тому, кого они избрали жертвой, самостоятельно спастись нереально. Способ только: нанять меня. Однако горги страшны только обитателям мира внутри Пределов. Замечу, не всем подряд, но исключительно полноименным… – последние слова Иван произнес шепотом, прислушиваясь к себе, тяжело сглотнул, покачнулся… и сравнительно бодро продолжил: – Поэтому ума не приложу, что вас могло напугать?

– Это крышка, Айвен. Крышка от канализационного люка. – Карл Густав наклонился к самому лицу Ивана. От него пахло дорогим одеколоном и п о том. – Она катится по кругу. Катится вот уже несколько минут и не падает. Словно кто-то управляет ее движением. Кажется, я видел что-то вроде человеческой тени, следующей за нею. И, кажется, она швырнула в меня камень, – прошептал он неуверенно. – Тень, Айвен. Повторюсь, мне становится здесь, у вас, неуютно. Жутковато даже.

– Катится? – Иван ловко выудил из кармана сталь–ной диск, хищным видом напоминающий небольшую тонкую фрезу или крупную часовую шестерню, и щелчком послал его на середину журнального столика. – Вот так?

Диск, вращаясь довольно лениво, загрохотал зубча–тым венцом по толстому зеленоватому стеклу и принялся описывать широкие круги.