Андрей Аникин: Вторая жизнь (сборник)

Известно стало от взятых пленных, что заговорщики намерены были императрицу и короля Римского захватить и в заложниках держать, по прибытии же и утверждении ими желаемого короля — в Австрию отпустить.

Вчера дан от императрицы манифест, коим учреждается в помощь ей Регентский совет в составе семи лиц. Председателем оного будет герцог Бассано, а в числе членов названы лишь Бертье и Коленкур. Надо полагать, остальные места для военачальников оставлены.

…Продолжаю донесение после перерыва, вызванного чрезвычайным обстоятельством — визитом князя Беневентского. Зная Талейрана на протяжении нескольких лет, никогда не видел я его столь удрученным и встревоженным. Не могу передать тех бранных слов, какими он поносил руководителей мятежа. Как я, впрочем, понимаю, цели их он если и не разделяет, то отчасти одобряет. Гнев же князя вызван их поспешными и несвоевременными действиями, которые привели к возвышению его злейшего врага и соперника.

«Чего ждете вы ныне от правительства?» — спросил я его. «Падения влияния Габсбургов и усиления влияния Бонапартов». — «Вы имеете в виду короля Иосифа?» — «Если бы я не знал этого дурака пятнадцать лет, я сказал бы, что с его картами можно сыграть теперь прекрасную игру. Но он не сумеет. Нет, усилится влияние не семьи Бонапартов, а партии бонапартистов, особенно людей, которые были при императоре в последнее время».

Я спросил: «Дело старой династии вы полагаете безвозвратно проигранным?» — «Безвозвратна только смерть, князь. Я боюсь, однако, что безрассудные действия сторонников Бурбонов опасно возбудили народ. Имейте в виду: чернь хорошо помнит 89-й и 92-й годы».

Беседа наша продолжалась около часа. Я спросил Талейрана, надо ли считать ее вполне конфиденциальной. Он взял меня под руку и, подведя к окну, указал на двух хорошо одетых господ, по-видимому спокойно беседовавших между собой. «Это шпионы Маре. Через полчаса он будет знать о нашей беседе. Но, надеюсь, не о ее содержании».

Вы понимаете, почему я не появился у вас в условленное время. Я был на площади у Тюильри, я видел пожар Пале-Рояля, я видел, как потоками текла кровь французов, проливаемая французами. Из-за чего? Из-за того, будут ли нами владеть Бонапарты, Габсбурги или Бурбоны! О гнусный авантюризм! О чудовищная жестокость! О страшная слепота народа! Пока жив, не забуду эти дни и ночи. Огненными письменами вписаны они в историю Франции. Но заблуждаются те, кто думает, что народ всегда будет слеп!

Я не могу больше писать. Я задыхаюсь от дыма пожарищ и от слез ярости.

Эту записку доставит вам мальчик, чей отец, бедный рабочий, погиб вчера. Мать его давно умерла. Ему 12 лет, но на вид не более восьми. Таковы дети парижских трущоб. Надо ли говорить, что я прошу хоть на время приютить и приласкать его. Я приду к вам когда смогу.

Дрезден, конец июля

Дни проходят томительной чередой. Меня затягивает болото здешней провинциальной жизни. Бездеятельность в эти роковые дни становится невыносимой. О событиях в Париже сюда доходят противоречивые, иной раз чудовищные слухи. Говорят, при подавлении мятежа погибло до двух тысяч человек, в том числе немало женщин и детей. Неужели это правда? Страшно верить. Я же в это время любуюсь картинами в королевской галерее или игрушечными парадами саксонской армии.

Русский посланник вдруг сделался здесь важной особой. О войне никто, разумеется, не говорит. Войска союзников, часто вопреки приказам наших маршалов, покидают пограничные области. Великая армия императора, которую он готовил два года, перестала существовать за два месяца.

Несколько дней назад промчался через Дрезден Мюрат. Он направляется в свое королевство, откуда получены тревожные известия: об английском десанте близ Неаполя, о мятеже в армии. Как всегда, он похож не то на павлина, не то на индюка: пестрый, пышный, гордый. Кажется, его дела обстоят неважно, что меня, впрочем, не очень огорчает.

Проконсул Германии Даву сидит в Гамбурге в окружении стотысячной армии и выжидает. Уж это он умеет! Может быть, это новый Веспасиан? Не намерен ли он выжидать, пока другие претенденты перебьют или истощат друг друга, чтобы затем со свежими легионами выйти на арену?

10 августа 1812 года

Французы!

Чувство долга перед родиной требует от меня в эти дни решительных действий. Правительство в Париже, пытающееся управлять империей от имени малолетнего сына моего покойного брата, теряет остатки контроля над страной, армией и союзными народами. Оно запуталось в бесчестных интригах. Его слабость и двоедушие привели к кровавым событиям, стоившим жизни многим нашим соотечественникам. В решающий момент это правительство может оказаться бессильным перед заговорщиками, которые стремятся вернуть трон низвергнутой волей народа династии.