Владимир Осинский: Маяк на Дельфиньем (сборник)

— Я не знаю. Никто пока не знает.

Шли месяцы, и шли годы, и боль, в первое время нестерпимо жгучая, жалящая, как ядовитый укус, смягчилась, сделалась глуше, однако от этого не стало легче: прежде она налетала удушающим вихрем, а потом на время отпускала, теперь же, ровная и неотвратимо цепкая в своем упорстве, жила в нем постоянно.

Болль работал с устойчивым неистовством, и поскольку он был медиком не более чем все люди той эпохи, а физиком, математиком, кибернетиком — в равной мере, то было бы бессмысленной дерзостью попытаться описать конструкцию аппарата, над созданием которого он трудился. Вот о философской стороне работы Болля (она же составляла центр всей его напряженной умственной деятельности, стержень, на который нанизывалась бесчисленность сложных и очень часто неожиданных умозаключений) мы вправе хотя бы очень коротко поговорить.

Смерть, болезнь, страдание, несправедливость, все то, что портит человеку жизнь или отнимает ее у него, есть зло. Человек может и должен бороться с этим злом, и природа позаботилась о том, чтобы вооружить его для такой борьбы. Она дала ему руки, глаза и мозг. Она вложила в его сердце неумирающую волю к борьбе.

…Нет, Болль понятия не имел о существовании планеты вурдов, которые жили в вечной неподвижности ради одного голого знания, мертвые под мертвенной сенью своего погасшего светила, и питались неистощимой энергией добрых чувств, в избытке рождавшихся каждую секунду на Земле. Но цель свою он видел с отчетливостью, которую можно было бы назвать сверхъестественной, если б днем и ночью, в периоды бодрствования и сна не жило в нем, властно и требовательно заявляя о себе, великое страдание и гнев против бессмысленной жестокости бытия.

Шли месяцы и годы, и Болль строил аппарат, чье назначение состояло в том, чтобы отыскивать зло, под какой бы личиной оно ни скрывалось, и уничтожать его! И пришел день, когда аппарат был готов. Но оставалось одно, увы, чрезвычайно серьезное, препятствие — только устранив его, можно было привести аппарат в действие. Болль не мог найти источник энергии, который был бы вечен, а это он считал необходимым условием, ибо решил покончить со злом во всех его проявлениях не только на Земле, но и в далеком Космосе.

Ночью ему приснился Рой — точно такой, каким он остался жить на последней фотографии: яснолицый, с плотно сжатыми, не по- детски твердыми губами, с глазами, взгляд которых был обращен куда-то в недоступность, весь собранный, словно готовый к схватке со смертью. Потом возник чудовищно громадный скорпион, изогнул черный хвост-жало и, жадно трепеща, потянулся к лицу Роя.

Болль закричал и проснулся. Остро болело в сердце. Он долго лежал, приводя мысли в порядок, и успокаивал дыхание. Затем привычной чередой потянулся калейдоскоп ассоциаций, странных сопоставлений, неожиданных смысловых нюансов, и вдруг Болль вскочил, одним прыжком оказался у распахнутого окна и вцепился взглядом широко раскрытых глаз в черно-синее звездное небо.

В детстве услышанный и поразивший тогда его воображение пример из биологии вспомнил он — о двух скорпионах, прикрытых одной банкой, обыкновенной стеклянной банкой, и неминуемо вступающих в смертельную схватку. Что ж, если зло не проймешь добром, если первое всегда успешно паразитирует на теле второго, значит…

Аппарат Болля несся в черном вакууме Космоса. Он был послан в свободный поиск, его создатель не задавал ему никакой конкретной программы на маршрут. Но, покинув Землю, аппарат точно лег на курс — к слепому синему провалу в Космосе, где вращалась вокруг погасшего светила планета вурдов. Болль мог не беспокоиться об источнике энергии, необходимой для движения: аппарат сам нанизывался на невидимую жесткую нить излучения холодной равнодушной злобы, в которой было лишь жестокое любопытство насекомого, и излучение это служило ему горючим.

…Сверкнет слепящая вспышка — планеты вурдов не станет. Синяя смерть умрет. И в некогда синем слепом провале Вселенной, к простодушной радости астрономов, чистым жемчужным светом засияет новая звезда.

Он пришел в поселок неожиданно и неизвестно откуда. Это был паренек лет пятнадцати, худощавый и в своей незрелости похожий на жеребенка — из тех, что покорно и вдохновенно откликаются на розовый зов зари, и с полным самозабвением приветствуют звонким ржанием девственно и неправдоподобно алый диск солнца, и бьют аккуратными копытцами в тугую мягкость одетой травой, по-утреннему влажной земли…