Альберт Валентинов - Синяя жидкость (сборник)

Ему пошли навстречу: не дали первый этаж, дали последний, двенадцатый.

— Самый лучший! — убежденно сказал Гриша. — Никто не будет громыхать над головой и не зальет из испорченного унитаза.

Вот и все, подумал я. Справедливость восстановлена, а контора потеряла хорошего работника. Через несколько месяцев Женя наверняка уйдет в декрет.

Что-то горячее затопило сердце, жгучим комком стало в горле. Я прижал ладонь к глазам, но предательские слезы все равно находили себе дорогу.

— Юрий Дмитриевич, ты что… Что с тобой?

Перепуганный Гриша тщетно пытался наполнить стакан из заткнутого пробкой графина. Кончилось тем, что пробка вылетела и ему залило брюки.

— Ничего, — сказал я, судорожно напрягаясь, чтобы успокоиться. — Просто я рад за тебя, дурак.

Он неловко отряхивался, не глядя на меня. Лицо его побагровело. Стыдно стало, что забыл поблагодарить.

— Понимаешь, — забормотал он, не зная куда девать глаза и руки. — Мы с Женькой решили, что ты будешь самый дорогой гость на новоселье.

— Ладно-ладно, что-что, а новоселье я отпраздную, — я расхохотался. Все, что еще мучило и пугало, вышло вместе со слезами. — А теперь, Григорий Львович, вернемся к нашим баранам. Я имею в виду членов коллегии, которые будут бодать нас на обсуждении доклада. Вот тебе данные по другим отделам, обобщи все за меня. Боюсь, мне некогда будет этим заниматься.

— Новое срочное задание? — догадался он.

— Вот именно. Новое задание, и даже срочное. Только вот срок неопределенный.

Затем я вызвал по одному начальников отделов, распихал им все дела, входящие в их компетенцию, и остаток дня провел в праздном ничегонеделании, размышляя, зайти или не зайти к Тане.

Мы встречались каждый день. Я приходил к ней домой, и она была рада. Мы всегда сидели в ее комнате, не заходя в остальные, пили кофе, смотрели телевизор, если было что смотреть, неторопливо переговаривались. Того, что произошло когда-то на кухне, больше не повторялось. Мы, словно по взаимному уговору, делали вид, что забыли об этом. Но все равно меня охватывало теплое чувство домашнего уюта, чувство семьи. Я уже упоминал, что в моей холостяцкой квартире бывали женщины, здоровый мужчина без этого не обойдется. Но их посещения вносили струю чего-то скороспелого, недозволенного, чуть ли не ворованного. О том, как было у нас с женой, не хотелось и вспоминать. А у Тани было совсем другое. Если бы Борис мог видеть нас, он бы решил, что его план осуществляется… Но сегодня я не пойду к ней. Сегодня мне нужна вся моя воля.

Разумеется, я не выдержал и позвонил ей в институт перед концом работы. Хоть голос ее услышать. Но какой-то стариковский фальцет ворчливо сообщил, что Татьяна Вениаминовна находится на теоретической конференции.

Ну и ладно. Так даже лучше. Я вышел из министерства, помахал группе сотрудников, украдкой, по одному, просачивающихся в «Рыбную», и, не заходя домой, отправился на Петровку.

— Пропуск для вас выписан, — сообщил дежурный в окошечке.

Значит, майор ждал меня. Головастый мужик, все рассчитал.

Я начал медленно подниматься по лестнице. Каждый шаг будто год — один, другой, третий… Брр, не стоит считать. Вот и эта дверь, ничем не примечательная, похожая на десятки других в коридоре. И однако за ней Начинается новая жизнь… или существование? Я поднял руку, чужую, тяжелую, будто из чугуна. Постучал.

— Входите, входите, Юрий Дмитриевич, — благожелательно закивал майор из-за стола. — Присядьте пока на диванчик. Я быстренько закончу одно дельце, и мы с удовольствием побеседуем.

«Кто с удовольствием, а кто и нет», — подумал я, забиваясь в угол дивана.

Майор кончил писать и блаженно откинулся.

— Вы небось думаете, когда читаете про сыщиков, что они всю дорогу только тем и занимаются, что бегают за преступниками. Бешеная гонка на автомобилях, из пистолетов пиф-паф… Знаю, что не думаете, в детективах теперь наша деятельность отражена более-менее реалистично. И все равно вы не представляете, сколько у нас писанины. Побольше, чем у вас в министерстве, честное слово, и мыши у нас тоже водятся. И ведь не за себя приходится писать — за других. Вот полюбуйтесь, какой эпистолярий я сотворил.

Он перебросил мне лист бумаги и с любопытством следил за выражением моего лица. Я физически ощущал его взгляд и с неожиданным злорадством удержал невозмутимость, хотя это было написанное от моего имени признание в убийстве Гудимова.

— Если подпишите, будет явка с повинной, — сказал майор.