Юрий Дружков: Прости меня

Я залепетал не помню что, поймал его руку, звал куда-то. Но зеленый сигнал неумолимо увел его машину вперед, и, пока я дошел к своей, немигающие фонарики затерялись в радужном переливе огней.

Это необыкновенная штука - дневник, если ты сам его пишешь. Увлекает, и втягивает, и волнует непривычное такое для меня рукоделие. Кажется, я начал его совсем по другому поводу, с иной целью. Но стоило перу пощекотать бумагу - и вот необъяснимо повышается тонус, и непонятно, где пряталось раньше все это словесное, видимое как наяву, пережитое, но все-таки опять живое.

Случайная девушка и знакомая дорога, стоит ли вспоминать о них? А я читаю мои вчерашние записи и как будто снова пишу или снова еду в ночной влаге, словно "пишу" и "еду" одно и то же, и привкус тумана и зябкость плывут по комнате, веют от белой пустяковой бумаги.

Наверное, так начинаются книги. А я не смог бы и не смогу, потому что все у меня слишком неясно и туманно. Где, например, цвет ее глаз? Не помню... А прическа? Силуэт, извините за выражение, облик? Ничего об этом, ни слова. Так, я думаю, не положено в книгах. Но, по-моему, человек выразительнее всего, когда он говорит. Никаким описанием его не передашь так хорошо и точно, как он это сделает, разговаривая о чем угодно. Выдаст он себя до самых мелких и незаметных черточек.

Я, например, выгляжу в первой главе собственного дневника пижоном. И никуда не денешься. А я не хотел! Кому это нравится выглядеть пижоном! Значит, не умею... Но посмотрим, какой выйдет у меня вторая глава. Если это первая, допустим, она первая, то вторая, кажется; не лезет ни в какие ворота, не укладывается в один переплет с первой, такой лирической до щекотания в носу.

Пишу как было. Сегодня утром я...

Кто-то незнакомый сидел у нас в аппаратной. Шеф подвинул к нему дюралевый столик с бумагой, с отточенными карандашами, навел подсветку и встал рядом с ним, заложив руки за спину.

- Когда будет накладка? - спросил он.

Шеф говорит "накладка", я говорю "передача".

- В одиннадцать пятнадцать и сорок четыре секунды, - ответил оператор.

- Минута с хвостиком, - сказал я.

На ближнем экране медленно просиял ровный по цвету глубокий синий фон. Как, бывает, ложатся такие синие тени под елкой зимой на снегу, в лунные ночи.

- Опять увидим что-нибудь молитвенное?

По голосу можно было понять - Шеф улыбается.

- Наверное, - ответил я, - вчера так и было.

На синем плеснуло что-то белое, разнеслось кругами, вздрогнуло, ясный звук проник в аппаратную, как в открытую форточку.

- Айла, айла, айла!..

Там, по экрану, шла в синеве молодая женщина. Загорелыми руками она держала над головой наполненный чем-то влажным, поэтому, наверное, сверкающий на солнце кувшин.

- Айла, айла, айла! - звала женщина.

- Айля, айля, айля, - передразнил кто-то невидимый тонюсеньким голоском.

Гибкая женщина расплескала кувшин и сдвинула брови, как-то слишком притворно, забавно.

Милая, милая, не пропадай, пожалуйста, ну еще немножко. Ну подожди... Я хоть взгляну, какой на тебе наряд, какие бусы, какой узор на кувшине...

Видение погасло. Замер отдаленный звук, похожий на песенку-дразнилку.

- Время? - спросил я.

- Четырнадцать секунд, - ответил Шеф. - На две секунды больше... На этот раз ни одного молитвенного жеста.

- И картинка не прыгала, - сказал оператор и включил свет.

Кажется, у всех у нас были довольные физиономии.

- Банальные кадры...

В аппаратной сидел незнакомый человек. У нас посторонние как-то сразу привлекают внимание.

- Вот, познакомьтесь... кинорежиссер... большой человек в области кино... Вам понравилось?

- А вам?

- Это самые замечательные на всем белом свете картинки, сказал я.

- Может быть. Но сделаны, мне кажется, плохо.

Режиссер говорил уверенно, громко, почти выкрикивая. Так разговаривают пилоты, привыкшие к постоянному гулу больших аэродромов.

- Как по-вашему, что было на экране? - спросил я.

- Несомненно, телевизионная документальная передача.

- Вы уверены?

- Да.

- Почему?

- Видите ли, передача была не только документальной, нехудожественной, передача была неумелой, непрофессиональной.

- А можно ли по такой небольшой передаче...

- Можно, можно, смею заверить, - он вышел на середину аппаратной. - Когда вы сидите в кино... вы, я надеюсь, ходите в кино?

- Ходим. Даже на детские сеансы, - необычайно вежливо сказал оператор.

- Ну так вот, - кивнул гость, - вам на экране все кажется легким, простым. Так ведь?

- Угу, - ответил наш оператор.