Юрий Бычков - Просто Чехов

© Бычков Ю. А., 2012

© Оформление. Соловьев М. Б., 2012

Хочу заметить, что мой взгляд на Чехова не имеет ничего общего с довольно распространенным упованием – мой Чехов. Хочется дистанцироваться от такого заносчивого взгляда, от субъективного видения Чехова. «Я знаю только то, что ничего не знаю», – заметил античный мудрец. «Ничего не разберешь на этом свете», – вторил ему Чехов. Объективный взгляд на Чехова – целенаправленность книги. Возможные точки зрения – многочисленны, непредсказуемы. Итакой, и такой, и такой – всё Чехов, просто Чехов. Мозаичность – принцип. Информативно и калейдоскопично. Формы изложения событий, чувствований, состояний самые разные: очерки, эссе, комментарии, документальная проза, пьесы, итоги научных изысканий.

В жизни Антон Павлович был чистосердечен, прям, правдив. Справедливость почитал главной человеческой добродетелью. Всегда был верен данному слову. В нравственном отношении это редкостный человек Максим Горький репликой инженера Петра Суслова в пьесе «Дачники» вбрасывает в круг общественного сознания лукавое, но, в сущности, основательное суждение: «Трудно допустить существование человека, который смеет быть самим собой». Действительно, вещь почти невозможная. Чтобы быть самим собой, надо, как минимум, им быть. «Роль прямого человека, – подсказывает Алексей Максимович устами того же Суслова, – трудная роль, чтобы играть ее только недурно, нужно иметь много характера, смелости, ума». Чехов в реальной жизни всегда был самим собой. Каким же он был? Ответ на этот простодушный вопрос автор книги пытается найти в «мелиховском периоде», что естественно, поскольку в этом временном пространстве и обозначенной географической точке, по большей части, пересекались с духом Чехова мои жизненные пути и писательские интересы.

В октябре девяносто первого Антон Павлович, вроде бы ни с чего, а просто так – от избытка чувств, признается Суворину: «Мне ужасно хочется писать, как в Богимове, то есть от утра до вечера и во сне». Следует после этих слов Чехова поставить nota bene (хорошо заметь): подобного интимного признания Алексей Сергеевич удостоился не случайно. На протяжении всего 1891 года Чехов и Суворин были близки друг другу, словно единое целое. Все особенности, тонкости, сложности писательского ремесла приятели выкладывают в переписке и доверительных беседах без утайки, начистоту. Всё как в пору, предшествующую поездке на Сахалин, когда Суворин решительно, используя свой авторитет в театральном мире Петербурга, продвигал на Александринскую сцену чеховского «Иванова», отредактированного автором по настоянию Алексея Сергеевича, а Чехов без устали хлопотал в Москве насчет постановки в Малом театре пьесы Суворина «Татьяна Репина». Всё у них на полном доверии.

Чехов за письменным столом. Думает. Не позирует – именно думает. Это его естественное состояние. Плоды его размышлений и чувствований известны. Антону Павловичу 30 лет. Вот-вот будет 31 год. Он вернулся из поездки на Сахалин. Декабрь 1890 года. Его жизнь достигла определенной высоты – он на перевале.

В канун 1891 года Антон Павлович сообщает Суворину, что приступил к повести: «Приеду я в Петербург, вероятно, 8 января. Буду у Вас писать, а если не буду, то уеду. Так как в феврале у меня не будет ни гроша, то мне нужно торопиться кончить повесть, которую я начал. В повести есть кое-что такое, о чем мне надлежит поговорить с Вами и попросить совета». Приехав в Петербург, стремился исполнять своё намерение насчет повести, но работа над только что начатой «Дуэлью» шла «с превеликим трудом». Его поездка на каторжный Сахалин стала общественным событием первой величины и в доме Суворина, где он остановился, Чехова одолевали посетители. Ежедневные обеды с разговорами о поездке, деловые свидания и письма в официальные учреждения в пользу сахалинских каторжников забирали почти всё время. Вернувшись в Москву, он информирует загоревшегося новой повестью Суворина (в Петербурге они сговорились печатать «Дуэль» в «Новом времени»): «Уже пишу… Когда приедете в Москву, повесть будет кончена…» Через несколько дней уведомляет конфидента: «Я пишу, пишу… Признаться, боялся, что сахалинская поездка отучила меня писать, теперь же вижу, что ничего. Написал я много».