Роберт Силверберг: Тернии

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ЭГОС

1994

Джиму и Джуди Блиш посвящается

— Боль — наш учитель, — с присвистом выдохнул Дункан Чок.

По хрустальным скобам он принялся взбираться на восточную стену своего тронного зала. Там, наверху, находился полированный стол с установкой селекторной связи, эффектно стилизованной под инкрустацию, — оттуда Дункан Чок управлял своей империей. Разумеется, одолеть стену можно было бы в мгновение ока с помощью гравитронов, но каждое утро он предпочитал совершать восхождение.

Его сопровождала разномастная свита: Леонт д’Амор с подвижными, как у шимпанзе, губами; Барт Аудад; широкоплечий Том Николаиди и другие. Но центром всей группы был Чок, каждое утро по-новому усваивающий урок, преподанный наставником-болью.

Плоть его пульсировала и колыхалась. Внутри огромной массы взывал об освобождении из плена белый костный остов: Дункан Чок весил шестьсот фунтов. Большое кожистое сердце бешено колотилось, гоняя кровь к конечностям и обратно. Чок карабкался вверх. Ведущая к трону на вершине лесенка из хрустальных скоб петляла прихотливыми зигзагами по сорокофутовой стене. Пятна термолюминесцентного мха с готовностью начинали светиться, почуяв приближение Чока, а желтые астры с красными кончиками испускали яркие теплые пульсации.

Снаружи была зима. На тротуарах седыми извилистыми прядями лежал свежевыпавший снег. Громадные пилоны дня упорно струили вверх потоки ионизирующего излучения, и свинцовое небо только-только начинало отзываться на раздражитель. Чок кряхтел. Чок карабкался вверх.

— Сэр, имбецил выступит перед вами через одиннадцать минут, — сообщил Аудад.

— Представляю, что это будет за скука, — отозвался Чок, — но все равно взгляну на него.

— Почему бы не попробовать пытку? — пронзительным голосом предложил хитроумный д’Амор. — Может, тогда его дар засияет еще ярче.

Чок сплюнул. Леонт д’Амор отпрянул, словно в него плеснули струйкой кислоты. Восхождение продолжалось. Бледные мясистые руки цеплялись за блестящие скобы. Под жировыми складками перекатывались мускулы. Чок струился вверх по стене; неумолимо, без передышки.

Пьянящие, почти сексуальные по интенсивности, послания боли безмерно восхищали Чока. Как правило, он предпочитал косвенно переживать чужое страдание, но по утрам ему было нужно что-то особенное. Символическое. Вперед и вверх. К трону. К воплощению власти. Скоба за скобой, скоба за скобой — Чок карабкался вверх; сердце глухо возмущалось, кишки извивались змеями, — кости гнулись под чудовищным весом.

Вокруг терпеливо поджидали ясноглазые шакалы. А вдруг он упадет? Понадобится человек десять, чтобы снова взгромоздить его на лесенку. А вдруг отчаянно грохочущее сердце выдаст фибрилляцию? А вдруг прямо у них на глазах за ним явится старуха с косой?

Возрадуются ли они тому, как власть его просочится сквозь пальцы с последними каплями крови?

Захихикают ли они злорадно, если он оступится и полетит вниз и железная власть его над их жизнями растает, как дым?

Разумеется. Несомненно. Узкие губы Чока скривились в холодной усмешке — губы худощавого спортсмена, губы до костей прожаренного солнцем бедуина. Почему природа отказала ему в толстых и влажных губах?

Перед глазами возникла скоба номер шестнадцать, и Чок ухватился за нее обеими руками. Изо всех пор огромного тела градом исторгался пот. Мучительно медленно он перенес свой вес с пятки правой ноги на носок левой. Неблагодарное это занятие — не говоря уж о том, что безрадостное — быть ступней Дункана Чока. На мгновение весь огромный вес навалился на правую лодыжку, свирепым рубящим движением Чок накрыл последнюю скобу, и перед ним раскинулся трон.

Чок погрузил свое тело в поджидавшее его кресло. Сразу же в глубине обивки задвигались крохотные массажные щетки, успокаивая измученную восхождением плоть. Призрачные губчатые волокна скользнули под одежду осушить от пота складки кожи, скрытые иглы пронзили эпителий, впрыснув живительные растворы. Сбивчивый грохот перетруженного сердца постепенно утих до ровного стука. Узловатые бугры мускулов расслабились. Чок улыбнулся. Начинался день — все было в порядке.