Игорь Росоховатский: Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы

Боюсь, что такой разговор в тот вечер вели не только мы с женой…

Конечно, я мог бы просто позвонить в Управление и освободиться от Юлия Михайловича.

Но тогда с правительственным заданием отделу не справиться…

«У тебя исчезло чувство юмора, старина, — сказал я себе. — Может быть, это случилось в тот день, когда тебя сделали завотделом? Давай разберемся, поговорим, как старые друзья. Чем ты недоволен? Отдел столкнулся с проблемами, которых не мог решить. Сдавали нервы, вы сидели до глубокой ночи в комнатах, плотно набитых сизым табачным дымом, вы ненавидели непокорные числа и стучались лбами в сопротивление материалов, расшибались о законы природы. А дома разбивали носы о ступеньки лестниц неприсмотренные дети, «дети-полусироты», как их называли угрожавшие разводом жены. Вы мечтали о том, чтобы позволить себе сходить в кино или прочесть книгу. И ты понимал, что дело не в вашей бездарности, а в сверхскоростях, сверхтемпературах и сверхдавлениях, для которых природа не предназначала ни человека, ни земные материалы. Но ты не смирялся, и другие не смирялись. Вы искали путь — и нашли его. Вы, люди, создали существо, способное преодолеть ограничения. Оно — это вы, ваш разум, энергия, ваши цели. Так и воспринимай-те его».

Я честно пытался преодолеть неприязнь. Когда Юлий Михайлович принес мне проект изменяющегося крыла, я силой вбил себе в голову мысль: «Это гениально! Теперь стратоплан одолеет барьер. Мы одолеем барьер!» Бесконечно повторяя про себя: «Теперь одолеем барьер!», я даже вылепил на своем лице улыбку и сказал:

— Вы постоянно выручаете меня… — И непроизвольно вырвалось:

— …как Мефистофель Фауста. Он спросил:

— А кто такой Мефистофель?

— Неужели вы не читали Гете? — удивился я и вспомнил, что все-таки он не человек, а сигом. Постарался объяснить: — Гeте — великий писатель. Впрочем, это совсем не относится к технике. Так что вам не обязательно знать.

— А другим людям его знать обязательно? Зачем? Объясните, пожалуйста!

— Культурным людям — да, — уточнил я. — Каждый великий писатель по-своему объясняет мир, людей…

— Людей? — переспросил Юлий Михайлович. В его глазах заблестело любопытство. Они стали похожи на глаза ребенка. Он не мог удержаться от вопроса: — Вы сказали «каждый великий писатель». Значит, их было много. А я знаю лишь несколько стихотворений. Вот такое, например: «Я из лесу вышел, был сильный мороз…»

— Некрасов, — сказал я, сдерживая улыбку. — А были еще Пушкин и Лермонтов, Уэллс и Маяковский, Жюль Верн, Бальзак, Свифт, Чапек…

— Одну минуточку, — попросил он. — Повторите еще раз. Я запомню их имена.

— Это слишком долго, — заметил я, отворачиваясь к стене, чтобы он не увидел выражение моего лица.

— Назовите хотя бы самых великих, — не отставал Юлий Михайлович.

Пришлось уступить. В течение доброго часа я перечислял ему фамилии писателей.

На второй день я уехал в командировку и вернулся через неделю.

Оказалось, что и Юлия Михайловича эту неделю не было на работе — он выпросил у Григория Гурьевича отпуск.

Появился он в понедельник и, довольно улыбаясь, сказал:

— Я устал, как Сизиф, но преуспел, как Геракл. Или… как Робинзон на пустынном острове. Я ведь и сам был, как пустынный остров, на котором ничего не росло.

До конца дня и на следующий день он сыпал цитатами и даже сам составлял сравнения. Он старался заводить дискуссии о героях Жюля Верна и Достоевского. Особенно его поразили старик у Хемингуэя и «Маленький принц» Экзюпери. Он мог их цитировать часами. Впрочем, Юлий Михайлович приводил цитаты из Шекспира и Фейхтвангера, Ефремова, Беляева и многих других.

Я изумился:

— Вы же говорили, что знаете лишь несколько стихотворений.

— То было неделю назад, — проговорил он. — Но я ходил в публичную библиотеку и прочел те книги, которые там имеются.

— Все? — спросил я. — Все сотни тысяч томов?

— Конечно, — ответил он как ни в чем не бывало. — Вы правы, это было мне необходимо. Я стал больше понимать людей.

На одну минутку я представил себе возможности сигома, и мне отчего-то стало не по себе. Больше я никогда не пытался над ним подтрунивать.

Григорий Гурьевич как-то сказал мне, что теперь у него остается чересчур много свободного времени и он даже начал собирать спичечные этикетки.

Я понял, что все мы мечтаем вернуть те ненавистные дни, когда проблемы не решались и нам приходилось сидеть в КБ до поздней ночи. Я уже готовился писать докладную в Управление, когда нам дали новое срочное задание, еще сложнее предыдущего.