Владимир Городов: Круг Девятирога

– Слышь, приятель, – слышу я над ухом. Подошедший Посланник говорит уже заискивающе, – ты того… не это… Тебе ж на самом деле-то свезло, как незнамо кому! Вот так бы сейчас просто помер – и всё! А тама тебя тело ждет, в коем ты Предназначение свершить должон.

– Какое тело? Где – «тама»?

– Дык, это… моё, говорю, тело. Зазря я, что ль, согласился его уступить? Да и, опять же, сам посуди: деться-то тебе некуда! Выбор-то невелик: иль выполняй Предназначение, иль – Вечный Схлоп!

– Вечный Схлоп? Что это?

– У-у-у… Это такая… такое… ну навсегда, наверное… и страшно-о-о…

– Ладно, красноречивый, уговорил. Пошли к твоим старцам, Бог с тобой!

– Оба, – довольно отвечает тот. – Иди за мной.

Вне пространства, вне времени

Мы заворачиваем за угол, где в моём обычном мире пролегает улица Вижайская. Однако та странная улица, на которую мы выходим, ничего общего с Вижайской не имеет. Начинаясь из ниоткуда, она уходит куда-то далеко, в бесконечность. По одной стороне её стоят недостроенные дома, напоминающие дворцы, сошедшие с кульманов бездарных архитекторов. С другой стороны располагаются причудливо-фантомные здания, в которых, вопреки всем законам физики, вместо многих этажей зияют пустоты.

Затем начинаются совсем уж странные вещи. Своего сопровождающего я вдруг вижу далеко-далеко впереди. Он что-то кричит – не разберёшь что – и очень оживлённо жестикулирует. А меня со всех сторон обступают существа, среди которых Квазимодо смотрелся бы писаным красавцем. Все они какие-то недоразвитые и абсолютно непропорциональные: у одних – маленькое тельце при огромных руках-ногах, у других – наоборот, огромное тело с маленькими конечностями и крошечной головкой, кто-то – с одной рукой, другие – одноногие. Какие-то шаржи на людей!

– Подай монетку! Подай монетку! Ты богатый, у тебя много монеток! Подай! – гундосят они.

– Какие монеты? – удивляюсь я. – Откуда они у меня?

– А в кармане-то, в кармане! Ну не скупись! – причитают они.

Лезу в карман и, к своему удивлению, обнаруживаю там довольно увесистый кожаный мешочек. Раскрыв его, удивляюсь ещё больше: он полон золотых монет, блестящих так, словно на них падал яркий солнечный луч, несмотря на то что нас окружает лишь рассеянный и тусклый, как при густой облачности, свет.

– Ну что ж, держите.

Раздаю обступившим меня жёлтенькие кругляши. Уродцы отнюдь не наглые: каждый, получив монетку, отходит в сторонку и растворяется в окружающей фата-моргане. Одарив последнего из несчастных, заглядываю в кошель. Он пуст: каждому хватило ровно по одному золотому. И тут вдруг чувствую себя разбитым и опустошённым. Ноги совсем не держат, поэтому сажусь (чуть было не сказал: «на землю») прямо там, где стоял. Ко мне подбегает Посланник.

– Ты это… Ты чего… Я же это… махал тебе, кричал. – Он бестолково жестикулирует, не в силах выразить свою мысль. – Ты зачем раздал-то?

– Ты про деньги? – спрашиваю я. – Да мне не жалко. И зачем они мне здесь, деньги?

– Ты тупой, что ли? Не соображаешь? Ну откуда у тебя здесь деньги? Кто тебе их дал? У тебя ничего нет, кроме тебя самого! Вот ты себя самого и раздал этим…

– Кто эти несчастные?

– Несчастные? – криво усмехается он. – Какие ж это несчастные! Это балбесы, у которых за душой ничего нет! Пустоцветы. Не нажили ничего при жизни, а теперь им дальше идти не с чем, вот и клянчат. Да только попусту: чужое – не своё, в счёт не идёт. Им подавать всё равно что пьяницам: и себе в убыток, и им не впрок. А что мне теперь прикажешь делать? Опять неудача!

– «Опять»? – переспрашиваю я. – Так я не первый? Видно, тебе всё равно, кого с собою тащить? Может, ты и смерть мою подстроил?

– Да что ты такое говоришь! – машет руками тот. – Была бы нужда душу губить! Тем паче, что здесь, в безвременье, к смерти любого человека завсегда успеешь. И совсем не всё равно, кого с собой брать. Мне на то приметы верные дадены, под кои ты и подходишь.

– Какие приметы?

– Про то сказывать не велено. Однако ж первый, кого я по ним нашёл, мимо Камня пройти не смог… – Внезапно спохватившись, он прихлопывает себе рот ладонью.

– Это мимо какого камня? – тут же настораживаюсь я.

– И про то знать до срока не положено. Ну какого рожна расселся? Пойдём-пойдём! Хотя ужо и сомнительно: дойдёшь ли?

– Почему это я не дойду? – Мне становится даже обидно.

– Так ить ты, подобно тому дурню: ему через пустыню идти, а он всю воду раздал!

– Ничего, дойду! – говорю я упрямо. И мы двигаемся дальше.