Николай Чадович - Клинки максаров

Небо мерцало и переливалось всеми оттенками синего цвета и было больше похоже не на небо, а на океан, если смотреть на него с большой высоты. Какие-то тени двигались в его глубине, заслоняя одна другую, кое-где темнели бездонные фиолетовые провалы, а кое-где среди белесой голубизны величаво текли бирюзовые реки. Впрочем, на своем, не таком уж долгом веку, Артем видел немало всяких чужих небес, и это было еще не самое странное. Даже не верилось, что очень скоро дыхание неба испепелит здесь все живое.

«А жалко, — подумал Артем, глядя на отцветающую, но все еще пеструю и благоухающую равнину. — Очень жалко… Зеленая трава, чистая вода, тишина, не нарушаемая ни бурями, ни грозами. Здесь не бывает холодов, а солнце не слепит глаза. Да и вообще, этого солнца никто никогда не видел, по крайней мере, на жизни последних десяти поколений. В общем — почти „джанна“, мусульманский рай. Разве что чернооких гурий не хватает. Впрочем, зеленоглазые женщины Страны Забвения отменно красивы, добры и знают толк в любви».

Если что-то и напоминало тут Артему о его родном, уже почти забитом мире, то только здешние люди. Люди, да еще, пожалуй, руины…

Зато все остальное было какое-то чужое, ни на что не похожее. Эти лишенные головы и лап, огромные, как стога сена, черепахи… Трава, чей густой и горячий, как кровь, сок во тьме вызывает ожоги, которые сам же излечивает при свете дня… Цветы, в чашечках которых копошится серая, клейкая мошкара, рождающаяся и умирающая вместе с этими цветками… И вообще, зачем здесь нужны такие яркие и пахучие цветы, если птицы и летающие насекомые напрочь отсутствуют?

Внезапно по всему небу стремительно побежали темные пятна-кляксы, которые все множились и росли в размерах, сливаясь между собой. Прошло еще одно мгновение — и небо оцепенело, приобретя равномерный чернильный цвет. Так бывает, когда кристаллизируется перенасыщенный раствор какой-нибудь соли. Сумрак разом погасил все краски дня. Наступила Синяя ночь — уже пятая подряд, если память не подводила Артема. Впрочем, подобные события давно уже перестали занимать его. Он утратил всякое представление о времени и жил так же, как и все в этой стране — спал, когда уставал, работал, если имел желание, ел, когда чувствовал голод. Никто здесь не строил никаких планов на будущее и не считал ничего, что количеством превышало число пальцев на руках и ногах. От прошлого остались только смутные воспоминания и сказки, но нельзя же в сказках искать ответ на то, почему в этом мире спутались все концы и начала, почему исчезло солнце, хотя не исчез свет, и откуда появляется всегда нежданное Лето.

Скоро мысли в голове Артема стали путаться и он уснул, но внезапно проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Накрепко въевшееся в кровь и плоть чувство самосохранения заставило его мгновенно сгруппироваться, приготовившись к схватке.

Однако это была всего лишь дочь судьи. В полумраке Синей ночи лицо ее казалось неестественно бледным, и только сейчас, лежа у ее ног, Артем разглядел, что это вовсе не ребенок, а девушка-подросток в пору раннего расцвета. Изысканная печаль, так свойственная людям Страны Забвения, уже наложила свой отпечаток на ее черты, однако во взгляде читалась непривычная твердость.

— Я не хотела приходить к тебе по свету, — сказала она так, как будто бы они были давно знакомы.

— Темнота наступила совсем недавно. — Артем мысленно прикинул, сколько времени ей понадобилось, чтобы дойти сюда от дома судьи. — Разве ты умеешь предугадывать наступление ночи?

— Только Синей. Иногда. Но только не Черной.

— Тебя послал отец? — Артем поднялся.

— Нет. Я пришла сама. — Она помолчала немного, по-прежнему пристально рассматривая Артема. — То, что ты говорил… правда?

— По крайней мере, сам я верю в это.

— На сумасшедшего ты не похож.

— А тебе часто приходилось встречать сумасшедших?

— Здесь каждый второй сумасшедший… Если ты так уверен в удаче, я хочу попытать счастья вместе с тобой.

— Значит, ты все же не хочешь умирать?

— Не хочу.

— Но еще недавно ты говорила совсем другое.

— Говорила. А что мне еще оставалось делать? Рыдать? Биться головой о стенку? Уж если ты обречен, зачем предаваться напрасному горю? Лучше прожить оставшийся срок в свое удовольствие. Сейчас я вольна делать все, что захочу — веселиться до упаду, есть самую вкусную еду, расстаться с девственностью, колотить младших, дерзить взрослым. Ведь я не имела никакой надежды! Я смирилась. Я была спокойна. А потом пришел ты. И появилась надежда.