Андрей Балабуха: Маленький полустанок в ночи

— Это был самый гнусный день в моей жизни, — сказал он тогда Баржину.

— Но вашу диссертацию, Гиго, никак не назовешь ненужной!

— Нет. Но разве ее можно назвать моей?

И в этом был весь Гиго.

Зойка. Вообще-то она, конечно, Зоя Федоровна. Зоя Федоровна Пшебышевская. Но на памяти Баржина ее так называли только дважды, и то оба раза в приказах по институту.

Ее выудил Лешка. Зойке было всего лет двадцать пять, она кончила 157-ю экспериментальную школу, выпускающую программистов. Поступила в ЛИТМО, где и познакомилась с Поздняковым.

А сама преподавала программирование в той же школе. Но потом выяснилось, что для получения диплома нужно работать точно по специальности. И тогда, воспользовавшись случаем, Лешка притащил ее к Баржину.

— Нужен нам программист? — спросил он.

— Нужен, — сказал Баржин. — Гиго только что вышиб где-то последнюю модель «Раздана» и сейчас доругивается с главбухом.

— Вот тебе программист, Боря, — сказал Лешка, подталкивая вперед Зою. — А ты, чадо, не смотри, что я с ним этак фамильярно. Потому как он — начальство. Зовут его Борис Вениаминович, и он совсем не страшный. Уловила?

— Уловила, — сказала Зойка своим опереточным голоском. — А где этот ваш «Раздан», Борис Вениаминович? Можно мне к нему, а?

Баржин никогда не жалел, что взял ее. О таком программисте можно было только мечтать.

Ивин Борис Ильич, в просторечии Боря-бис. Инженер-экспериментатор по призванию, он обладал удивительным талантом чувствовать схему. Рассчитывал он потом. Сперва он сидел, разглядывая ее со всех сторон, щупал своими короткими, толстыми пальцами с обгрызенными ногтями, потом говорил: «Вот здесь, во втором каскаде, что-то не то. Посмотрим».

И не было случая, чтобы он ошибся. Бывало и похлестче. Борис подходил к вполне исправно работающему энцефалографу, например, и говорил, задумчиво глядя на него: «А ведь полетит сейчас дешифратор, как пить дать!» И — летел. Что это было? Сверхчутье? Бог весть…

Зойка смотрела на него большими глазами и регулярно затаскивала к себе на машину — для профилактики.

С Ивиным тоже было немало хлопот в свое время, когда Баржин решил перетащить его к себе. Дело в том, что Борю-бис угораздило из-за какой-то романтической истории уйти с пятого курса института, да так и не вернуться туда. И Баржину пришлось ходить к Старику и доказывать, что пройти мимо такого человека «больше чем преступление — это ошибка», как говорил господин де Талейран. И Старик сам объяснялся с начальником отдела кадров… В конце концов Борю-бис оформили младшим научным сотрудником, хотя это было отнюдь не много для таких золотых рук.

Практически же он руководил второй экспериментальной группой.

Наконец, Перегуд. Он пришел в лабораторию одним из последних, потому что он — испытатель.

Первый в истории лонг-стрессмен.

Еще мальчишкой Герман увлекся парящим полетом. Это был новый, модный в ту пору вид спорта: большой трамплин, вроде лыжного, по которому скользит по рельсам тележка — слайд, выбрасывающая в воздух человека с крыльями, чем-то напоминающими первые планеры Лилиенталя. Крылья раскрываются в момент, когда человек в свободном полете достигает наивысшей точки. А потом начинается парение…

Оцениваются и длительность, и дальность, и изящество полета.

Герман довольно быстро стал сперва разрядником, потом мастером, наконец — чемпионом Союза. Кончив школу, Герман поступил в Институт физической культуры имени Лесгафта. Окончил, был оставлен в аспирантуре и в порядке культурного обмена послан в Индию, в Мадрасскую школу хатха-йоги. Вернувшись, начал преподавать в институте, а попутно вел факультатив по хатха-йоге. Кроме того, он читал популярные лекции, на одной из которых и познакомился с Баржиным. Точнее, Баржин подошел к нему и предложил поговорить.

Герман согласился, и Баржин рассказал ему всю историю своей идеи, историю хомофеноменологии и их лаборатории.

Вот сидят они за столом — такие разные, несхожие, со своими судьбами, характерами, взглядами.

Что же объединяет их?

Хомофеноменология.

Человек и идея — это система с обратной связью. Идеи порождаются людьми, но, в свою очередь, влияют на людские судьбы, зачастую формируя не только отдельных людей, но и целые поколения.

Хомофеноменология родилась из коллекции Борьки Баржина, но еще долго переживала своеобразный инкубационный период — до тех пор, пока однажды Старик не сказал:

— А что, если представить себе все эти возможности сконцентрированными в одном человеке, этаком Большом Бухарце, а?