Андрей Балабуха - Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути

От этих размышлений меня оторвала Магда.

— Марк, к тебе генерал Керро. Может, — она была явно обеспокоена, сказать, что ты еще не в форме?

В конце концов, вызволили меня из капитанова кегельбана ребята Феликса. Когда Магда, не утерпев, раньше времени (впрочем, я ведь и не называл ей конкретного часа!) подняла тревогу, Феликс дал команду — и они явились меня выручать. Правда, не слишком вежливо. Еще слава Богу, что отделался я только сотрясением мозга. Могло быть и хуже — припаяли мне крепко. Ретивые мальчики. Добраться бы мне до того мордоворота…

— Нет, — сказал я. — Не надо. Пожалуй, мы с ним посидим. Ты только сообрази что-нибудь.

— Без выпивки, — по-хозяйски категорично заявила она.

Я вздохнул.

— Ладно. Но у Феликса-то сотрясения нет. Так что пошуруй все-таки в баре. Я точно помню, там кое-что оставалось.

Магда вышла, а я переоделся — принимать генерала в халате было вроде не с руки — и спустился вниз.

— Привет, Перс! — шагнул мне навстречу Феликс. Сегодня он был при полном параде — весь в золоте и лампасах. — Давно собирался тебя навестить, да все неловко было беспокоить. И дела…

— Вот и скажи честно: дела. А про неловко…

— Правда, Перс, собирался, ей-богу… И извиниться за… — он замялся. Словом, извиниться хотел. Я тому сержанту…

— Да брось ты, — рассмеялся я. — Ты — сержанту? Кому ты это говоришь? В лучшем случае ты оказал пару ласковых начальнику бригады. Кто там сейчас? Рейн Воньо?

— Как в воду глядишь, — ухмыльнулся Феликс. — Только Рейн тебя все еще за своего держит, не забудь. Так что сержанту до сих пор небо с овчинку кажется.

— Спасибо, утешил.

— Ладно, не злись.

— Не злюсь, — соврал я, потому что как раз сейчас и начал заводиться. Разбередилась отболевшая вроде обида на мордастого сержанта. Понабирали энтузиастов!

Обстановку разрядит Магда, вкатившая столик. Сервирован он был на ять — все-таки недаром я два года муштровал ее в конторе.

Мы с Феликсом сели, а Магда с обаятельной фирменной улыбкой исчезла. Я не стал ее удерживать. Сейчас нам, пожалуй, лучше было поговорить вдвоем. Ныло, ныло во мне болезненное любопытство, которое, признаться, я не хотел удовлетворять, но и отказаться тоже не мог.

— Слушай, Феликс, давай начистоту. На кой черт ты втравил меня в это поганое дело? Неужто твои ребята сами бы не разобрались? Только не пой мне песенку про то, что, мол, дело возбуждено не было, ладно? Я-то знаю, как можно и без этого обходиться. Всегда есть пути — и законные.

— А ты еще не понял?

— Нет.

— Я думал, ты поймешь… — Феликс в упор посмотрел на меня, потом отвел глаза. — Будь по-твоему. Мне хотелось, чтобы ты сам узнал все, что сейчас знаешь.

— Ну хорошо, узнал я об этих несчастных бабах, дальше что?

— Несчастных?

— А каких же? — Меня вдруг понесло. — Кто хватается за ружье? Иди подонок, или несчастный… Иди тот, кто слишком много хочет, или тот, кто все потерял. Они — потеряли. И я не понимаю, как это получилось. Меня учили чтить закон. Чту. И верю. Потому что если не верить в закон, верить не во что. А кто их довел? Тоже закон. Зачем мне такое знание, скажи?

— Ладно, — проговорил Феликс. — Забудь обо всем. Может, так оно и лучше.

— А ты бы смог?

— Вот потому я и втравил тебя, Перс. Потому, что не могу.

— Втравил. И что же?

— Себя спроси. Перс. Что я могу сделать? Я кто? Цербер. Фараон. Мое дело блюсти закон. И есть еще такая поганая штука — служебная тайна. Слишком немногие знают подлинные причины программы возрождений нации. Трофимизации этой, чтоб ей… Стоит мне заикнуться — от меня перья полетят. А я еще хочу поработать на своем месте. Здесь я все-таки полезен.

— Так ведь сейчас уже не умолчишь. Ведь будет суд, и молчать на нем не станут ни Инга Бьярмуле, ни эта, как ее… Инара.

— Станут.

— Почему?

— Потому что суда не будет. Потому что живым из подвала вышел только ты. Ты разве не знал?

— А ты знал? Заранее?

— Нет, — сказал Феликс. Сказал так уверенно, что я ему даже поверил. Тут бы ему и остановиться, но он продолжил: — Ребята переусердствовали. Они ведь что знали? Что идут брать террористов, которые захватили заложников. И все.

Вроде бы все в его словах было логично, убедительно, и все же… Так мог говорить генерал с шестнадцатого этажа «Сороканожки», а не тот человек, с которым мы не раз делили убогий диванчик на втором. Что-то изменилось в Феликсе. И мне показалось, что сквозь сукно генеральского мундира пахнуло на меня знойным ознобом моисейства.