Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Директор натыкается на Верещагина, он очень удивлен: «Подушки? Кристаллом?»

«Ты все время забываешь, что он мягкий, – говорит Верещагин, отбегая в сторону, – и теплый, как нагретая медуза, только совсем не мокрый. Если его засунуть в наволочку, будет очень удобно и приятно спать».

«Он не излучает?» – спрашивает директор. Его тревожит вопрос о влиянии Кристалла, засунутого в наволочку, на здоровье простых спящих людей, а также внезапное исчезновение Верещагина. Его нет нигде. И шагов не слышно. Директор озирается, с испугом думает, не сошел ли он с ума. Так второй раз уже в этом кабинете возникает мысль о безумии.

«Абсолютно безвреден, – доносится вдруг голос из-за шторы. Директор обрадован – вон он где, оказывается, пропавший, перегнулся в открытое окно, тень его зада темнеет на розовой шторе. – Спи хоть сто лет», – говорит Верещагин, будто с улицы.

Его голос врывается в кабинет вместе с дребезжанием проезжающих грузовиков, скрипом тормозов и шелестом шин легковых автомобилей.

«Подушки – это ерунда, – высказывается директор и отдергивает штору. – Найдем применение и получше. Он дорогой?»

«Не дороже ваты», – отвечает Верещагин, что-то рассматривая на улице.

Прохожие, слыша несущиеся сверху слова о чем-то дешевом как вата, задирают головы; возможно, они думают, что это голос с неба.

Два тысячелетия молчал Бог и вдруг заговорил о чем-то смехотворно низком по цене.

«Пошли, – говорит директор, он обращается к заду Верещагина. – Применение найдем, для этого большого ума не надо. Ей-богу, поджилки трясутся».

Они выходят из кабинета, спускаются по лестнице, игнорируют лифт, не отвечают сотрудникам, которые здороваются – главным образом с директором, одни – почтительно, другие – весело, третьи говорят: «Что-то раненько вы из отпуска», четвертые: «Вы очень посвежели», – и смертельно обижаются, так как директор ничего не отвечает, даже не смотрит в сторону приветствующих, игнорирует спрашивающих, они не знают, что у директора трясутся поджилки, они думают, что он обюрократился или получил назначение в министерство.

«Слухи о создании Верещагиным Кристалла что-то не подтверждаются, – сказал представитель сыраквашагской цивилизации, член Высшего Совета, один из главных Архохронтов обеих Вселенных, подползая к коллеге – чертовауймаголовцу, тоже члену Высшего Совета и тоже Главному Архохронту. – Считаю, что перевод в класс «ню» с предоставлением почетного права бесполого размножения придется пока притормозить».

Чертовауймаголовец кивнул – второй головой справа. «Эти сведения поступили и ко мне, – ответил он ртом четвертой головы, считая от середины влево. – Но я не очень им доверяю. Некоторые внутренние голоса подсказывают мне, что на Верещагина можно положиться».

«А по-моему, он все-таки или мистификатор, или неудачник, – возразил сыраквашагец. – Или просто больной».

«Мне хочется верить в Верещагина, – сказал чертовауймаголовец. – Думаю, что не следует торопиться с выводами. Поживем – увидим».

«Хорошее предложение, – иронически согласился сыраквашагец. – Действительно, давайте лучше поживем».

И, усмехнувшись, он пополз к будке суперсветовой телепортации, оставляя за собой мокрый след.

Конгресс закончился. Делегаты разъезжались кто куда.

«Де? – сказал Верещагин. – Де?» Его голос звучал гулко, так как доносился из сейфа. Сначала он шарил в нем руками, теперь залез головой.

В третий раз он сказал «Де?», уже вытащив голову из сейфа. Директор, Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия, – одним словом, все увидели на его щеке огромную кровоточащую царапину, а на губах широкую, чуть растерянную улыбку.

«Де?» – спросил Верещагин в четвертый раз, то есть произнес это странное слово самое лучшее несколько раз, после чего наступило молчание. Никто ничего не говорил, и Верещагин свое «Де?» не повторял больше, и в этом безмолвии прошло много томительных мгновений – то ли минут, то ли секунд, точно теперь уже никто установить не сможет. А когда эти мгновения истекли, Верещагин стал поражать всех совершенно непонятными действиями – например, взобрался на стол и начал хватать руками воздух, в то же время пытаясь слизнуть языком кровь со щеки, хотя царапина находилась у самого уха, так что даже малый ребенок мог бы заранее догадаться, что длины языка не хватает, чтоб ее достать.

Похватав воздух над головой у потолка и обслюнявив щеку, Верещагин помчался по столу, как по гаревой дорожке, стремительно набирая скорость, но, конечно, очень уж разогнаться не успел, поскольку стол кончился, но, и падая, он продолжал хватать руками воздух, и, лежа уже на полу, все еще хватал и, естественно, поэтому никак не мог встать на ноги – только выдающиеся спортсмены способны подняться из положения ничком, не используя рук. Помогли ему директор и Альвина, они ставили его на ноги, приговаривая – директор: «Успокойся, черт возьми, что с тобой?», Альвина же: «Вы, наверное, ушиблись, разве можно так падать».