Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Но вместо этого громыхает щеколда и появляется дядя Валя – в дверной раме, как произведение живописи: двадцатый век, соцреализм, масло. В одной руке у него кринка с молоком, в другой – миска с овощами, с фруктами, а на лице улыбка – к племяннице обращенная.

«Мучаешься?»-спрашивает он и сочувственно рассматривает лежащее тело: тоненькая шея, и ножки тоненькие еще, и коленки бугорками, а в бедрах – широта и тяжесть – извечный женский замысел уже проглянул. Садится дядя Валя на корточки, потому что единственный здесь табурет занят продуктами для питания, вроде как обеденный стол, – садится на корточки возле Тины и вздыхает.

«Ничего, – говорит он, успокаивает. – Помучаешься и воскреснешь. Это пустые муки, они без следа проходят. Любовь – она как сон. Все муки от любви – выдуманные».

И рассказывает, как в детстве ему однажды приснилось, будто нашел деньги. «Тогда еще тридцатки были, – рассказывает, – так их целую пачку толщиной пальца в четыре, не меньше. И вот бегаю по огороду – туда-сюда, ищу, куда бы спрятать. В землю зарыть – дождем размочит, с собой, под рубашку сунуть – заметят, отберут. Кто отберет – не знаю, а боюсь, сердце – бух-бух, от страха, что отберут. Бегаю, бегаю, значит, по огороду, прижимаю к себе эту пачку, и вдруг – проснулся. Не поверишь, наверное: заплакал, когда понял, что сон. Господи, думаю, такие деньги! А сам руки к груди тисну, будто пачка еще тут, и слезами обливаюсь, поскольку ее нет… Веришь, под подушку заглядывал – пусто… Вот так. Ничего ведь не было, а – плачу. Не имел я этих денег, а переживаю, что потерял… Так и любовь: ничего нет, а переживает человек. Потом, конечно, смеется: какой я, мол, дурак – из-за ничего переживал. Ты еще посмеешься, племянница. Года через три-четыре замуж выйдешь, меня на свадьбу пригласишь, и – вместе посмеемся. Спасибо мне скажешь, что не позволил тебе со сна глупостей наделать. Я еще «горько!» на твоей счастливой свадьбе пьяным голосом кричать буду…»

«Дядя Валя, – вдруг говорит Тина чистым звонким голосом. – Вот я стану взрослой и буду ненавидеть вас всю жизнь. Зачем вам это?»

«Э-э! – дядя Валя машет рукой. – Ты тысячу раз переменишься».

И рассказывает еще случай. Как, будучи подростком, полез к соседу за яблоками и был пойман. Сосед, сильно обозленный прежними опустошениями своего сада, поймав дядю Валю, возжелал для него особо унизительного наказания: на глазах у вышедших из дома своих дочек, ровесниц дяди Вали, зажал голову пленника меж своих колен, стащил с дяди Вали портки и под стыдливое хихиканье дочек отстегал его ремнем по голому заднему месту… Дядя Валя очень переживал этот случай и твердой клятвой поклялся отомстить – когда вырастет – обидчику, и даже наточил большой нож и спрятал его, с тем, чтоб в зрелые годы не тратить времени на подготовку, а сразу приступить к исполнению мести – зарезать соседа насмерть.

«А месяц назад, – говорит дядя Валя, – я рекомендовал этого соседа в члены колхозного правления. А народу так сказал: он мужик хоть и в годах, но еще крепкий, а хозяйственней его в колхозе не сыщешь. Послушался народ, избрал… А нож заточенный соржавел, должно быть, весь, я и помнить забыл, куда его спрятал. Человек – существо очень изменчивое, за жизнь и злость тысячу раз пройдет, и любовь – местами попеременяются, так что не станешь ты меня, племянница, ненавидеть, спасибо скажешь».

И уходит дядя Валя.

А Тина – молоко попьет, доску в стене подергает, фруктов-овощей поест и ложится обратно на топчан, в потолок глядит. И выходит из нее преждевременная любовь к Верещагину, душным облаком плотно окружает, и кажется, что некто преждевременный кричит, а самой – ни вздохнуть, ни охнуть.

Это со стороны смотреть – вроде бы пустяк. А на себе испытаешь – жуткое дело.

Тем временем мальчик Коля сочинил вторую песню.

От первой она отличалась очень важным признаком: в ней были слова.

Если с предысторией, то вот как это случилось.

Шел Коля по улице, а впереди – парень с девушкой. Девушка смеялась, приплясывала без всякого повода, а иногда клала парню на плечо голову и шла в этом неудобном положении шагов пять или шесть. Одним словом, всячески демонстрировала свою радостную и нетерпеливую любовь.

А как раз накануне пролился с неба дождь и кое-где на асфальте встречались лужи. И вот девушка вступила в одну из них, так как положенной на плечо парня головой не имела возможности смотреть вниз. Парень тоже вступил – из солидарности, что ли, ведь он мог смотреть вниз, но это не имеет для дальнейшего развертывания событий никакого значения. А тот факт, что вступила девушка, – имеет. Потому что после этой оплошности парень готов был двигаться дальше, а девушка – нет. Она заойкала, голову, естественно, с кавалерова плеча убрала и стала прыгать на единственной чистой ноге. А другую поджала – в красной лакированной туфле, забрызганной грязью.