Айзек Азимов - ИНЫЕ МИРЫ, ИНЫЕ ВРЕМЕНА. Сборник зарубежной фантастики

Поначалу Нэн опасалась, что руки Эша-младшего будут неловкими, но постепенно боязнь рассеялась.

Мальчик мог делать все не хуже, чем другие дети его возраста. (Несколько лет спустя он стал лучшим в графстве Эвартс подающим, играя в крикет и бейсбол, а уж крученая подача у него была такая, что никто не мог ее отбить.) Он заговорил, хотя и не слишком рано, и так хорошо освоил язык отца, что в конце концов оставил Нэн позади. С благодушием матери и жены слушала она, как щебечут отец и сын.

Джесси окончила торговую школу и устроилась работать в лавку зятя. Дженет уехала на Восток изучать археологию. Кончилась война, и цены стабилизировались. Мэксиллы все больше богатели. Эш перестал выращивать пшеницу на старой ферме. Часть земли он занял под новый плодовый сад, на остальной посеял гибридную траву, которую сам вывел. Эта трава была богаче белками, чем пшеница.

Младший Эш был радостью, по прошло уже семь лет, а он оставался единственным ребенком.

— Почему? — спрашивала Нэн.

— Разве тебе нужны еще дети?

— Конечно. Неужели тебе не нужны?

— Я все-таки не понимаю желания землян обеспечивать себя впрок. Запасаться положением, потомками, предками. Разве можно различать детей по биологическому родству или его отсутствию?

Впервые Нэн ощутила, что Эш — чужой.

— Я хочу своих детей.

Но детей у них больше не было. Конечно, это было печально, но Нэн хорошо помнила, что готова была выйти за Эша даже в том случае, если у них вовсе не будет детей. И хорошо сделала, что вышла. Ведь что было бы с ней иначе? Выскочила бы за первого попавшегося парня, когда ей надоело бы таскаться в машинах, и был бы у нее муж такой же никудашний, как отец… Даже если бы она знала, что не будет у нее Эша-младшего, она все равно выбрала бы тот же путь.

Ее беспокоило то, что Эш не учит сына вести ферму.

— Почему он ничему не учится? — спрашивала Нэн. — Он же понимает тебя лучше, чем я.

— Он может понять. Может даже обогнать меня. Не забывай, я неполноценен, мои способности не нужны там, дома… Сын может оказаться им ближе, чем я.

— Но тогда… он сможет делать те удивительные вещи, которые делают они!

— Не думаю. Здесь действует некая выравнивающая сила, она, похоже, компенсирует потери и достижения. Я не могу научить его телекинезу — зато он лучше меня умеет лечить.

Тут же новая мечта вытеснила старую. Нэн представляла, как молодой врач Эш избавляет человечество от болезней Но… мальчик довольствовался тем, что уничтожал бородавки на руках товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. А главным интересом Эша-младшего были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались по очереди все девчонки Мэксиллов. В восемь — возвращал к жизни ветхие будильники, в десять — налаживал трактор лучше, чем это делали в хенрятойском гараже. Наверное, Нэн должна была гордиться сыном, он мог стать великим инженером или изобретателем. Но мир атомного и водородного оружия нравился Нэн гораздо меньше, чем тот, который она знала с детства, несмотря на сухой закон и депрессию.

Нэн было чуть за сорок, но легкие морщинки были заметны на ее лице гораздо меньше, чем у женщин моложе Нэн на пять-шесть лет. И все же, глядя на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела Эша с южного пастбища, Нэн испытывала страх.

— Сколько тебе лет? — спрашивала она. — На самом деле?

— Столько же, сколько и тебе.

— Нет, — настаивала она, — это красивая фраза. Я хочу знaть.

— Как выразить мой возраст в земных годах? Сосчитать вращения планет вокруг солнца? Это бессмысленно. Даже если бы я знал высшую математику, я не сумел бы перевести одно измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в Шесть месяцев, а дуб молод и в шестьдесят лет.

— Ты что, бессмертный?

— He более тебя. Я умру вместе с тобой.

— Но ты не стареешь.

— Я и не болeю. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился — стало быть, я должен умереть.

— Ты останешься молодым, а я буду старухой, Эш…

Легко тебе рассуждать, думала она. Тебя не волнует, что болтают люди, тебя не трогают насмешки и злоба. Не любила бы я тебя так, назвала бы, пожалуй, бесчелевeчным. Впрочем, он действительно бесчеловечен — потому что он сверхчеловек. Да, конечно, все люди — эгоистичны, мелочны, ограниченны, жадны и жестоки…

Но нужно ли презирать их за это? Нужно ли презирать людей за то, что они не умеют наблюдать за собой свысока? Может быть, и надо…