Харлан Эллисон: Соната для зомби

ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

СОНАТА ДЛЯ ЗОМБИ

перевод А. Шельваха

С четвертого яруса Лос-Анджелесского Музыкального центра сцена казалась просто сияющим радужным пятном - языки зеленого, волны алого...

Рода не видела особенных преимуществ в том, чтобы сидеть в партере, в престижной Золотой Подкове, покачиваясь на антигравитационной подушке в такт с окружающими. Световые и прочие эффекты ощущались там, конечно, сильнее, но для нее важнее было слышать чистое звучание ультрачембало, подхваченное эхом сотни трепещущих усилителей, установленных по всему своду знаменитого своей акустикой центра Такамури. В партере беспрерывное покачивание публики только отвлекало бы ее...

Рода не была столь наивна, чтобы полагать, что нищета, заставляющая студентов ютиться на галерке, является неотъемлемым признаком, по которому узнаются истинные ценители прекрасного. В Золотой Подкове таковых, несомненно, тоже было достаточно. Просто она не сомневалась, что здесь, на четвертом ярусе, слышимость звука чище, а значит, и впечатление от концерта будет ярче и глубже.

Впрочем, богатые ее действительно раздражали... Вцепившись в подлокотники кресла, она пристально смотрела на разноцветные блики, мечущиеся по сцене, и рассеянно слушала, что говорит ей Ирасек, но обернулась к нему, лишь когда он прикоснулся к ее локтю:

- Что тебе, Ледди?

Ладислав Ирасек с мрачным видом протягивал ей наполовину развернутую шоколадку.

- Нельзя жить одним только Беком, - сказал он.

- Спасибо, Ледди, мне не хочется, - Рода нетерпеливо отвела его руку.

- Что ты там увидела внизу?

- Ничего особенного. Просто красивая подсветка.

- А я думал, ты прислушиваешься к музыке сфер...

- Ты обещал не подтрунивать надо мной.

Ирасек откинулся на спинку кресла:

- Извини. Все время забываю.

- Прошу тебя, Ледди, если ты снова намерен выяснять отношения...

- Разве я хоть словом обмолвился о наших отношениях?

- Но я чувствую это по твоему тону. У тебя на лице написано, какой ты несчастный- Терпеть этого не могу. Как будто я в чем-то перед тобой виновата.

Они познакомились на лекции по контрапункту. Сначала oна показалась ему просто занятной, потом он понял, что очарован ею, и в конце концов вынужден был себе признаться, что влюблен в эту стройную и хрупкую девушку с волосами цвета меда и светло-серыми глазами, в которых иногда появлялся странный алюминиевый блеск. Вот уже неcколько месяцев он безуспешнo добивался ее руки. Да, oни были любовниками, нo физическая близость не переросла в близость духовную. Ирасека это угнетало, а она, видя, как он мучается, еще больше укреплялась вo мнении, что ее связь с ним случайна и кратковременна.

Вся в напряженном ожидании. Рода продолжала смотреть вниз. Согнутыми пальцами она .легонько постукивала по подлокотнику, как будто это были клавиши ультрачембало. В ее мозгу непрерывно звучала музыка.

- Говорят, что на прошлой неделе в Штутгарте Бек был блистателен, сказал Ирасек, надеясь хотя бы этим сообщением вывести ее из транса.

- Он исполнял Крейцера?

- Да, и Шестую Тимиджиена, и "Нож", и что-то из Скарлатти.

- Что именно?

- Не знаю. Мне говорили, но я не запомнил. Ему аплодировали стоя минут десять. "Der Musikant" утверждает, что таких мелизмов знатоки не слышали со времен...

Свет в зале начал меркнуть.

- Сейчас он выйдет, - сказала Рода, подаваясь вперед.

Ирасек снова откинулся в кресле и в сердцах откусил сразу полшоколадки.

Всегда, когда он выходил из этого состояния, все вокруг сначала было серым. Серым, как стенки алюминиевого контейнера, в котором его привозили на выступление.

Он знал, что его уже распаковали, зарядили и поставили на ноги. Сейчас ему сунут в правый боковой карман контактные перчатки, он откроет глаза, и рабочий покатит на сцену консоль ультрачембало.

Снова эта отвратительная сухость во рту, снова безрадостный сумрак пробуждения.

Нильс Бек медлил открывать глаза. Как ужасно я играл в Штутгарте. Никто этого, конечно, не понял, а вот Тими выбежал бы из зала еще во время исполнения скерцо. О, Тими содрал бы с моих рук перчатки и крикнул бы мне в лицо, что я исказил его замысел. А потом мы бы вместе отправились пить хмельное черное пиво... Но Тимиджиен умер в двадцатом, на пять лет раньше меня. Если бы я мог больше никогда не открывать глаза и затаить дыхание так, чтобы мехи внутри, меня лишь слабо подрагивали, а не гудели под напором воздуха, тогда мои мучители решили бы, что на этот раз рефлекс зомби не сработал, что я сломался, что я действительно умер...