Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души

Я часто думал о том, как рассказать эту историю.

Первый раз я хотел начать так:

«Я стал исчезать во вторник утром».

Но потом я подумал и решил, что лучше будет иначе:

«Это история ужасов».

Так действительно лучше. Но, подумав еще (а времени думать у меня было хоть отбавляй, уж можете поверить), я пришел к выводу, что и так и так получается какая-то мелодрама, и если я. хочу с самого начала строить свой рассказ на доверии и правде, то и начинать следует с того, как все началось, и довести историю до сегодняшнего дня, предложить свое объяснение, а уж потом вы решайте сами.

Вы слушаете?

Возможно, причиной всему мои гены. Или хромосомы. Та или иная комбинация, сделавшая меня прототипом Каспера Милкветоста. Год назад, в марте, во вторник, я проснулся, уверенный, что я такой же, каким просыпался сотни раз. Мне сорок семь лет, уже появилась лысина, но зрение у меня хорошее, очками пользуюсь только для чтения. Мы с Алмой спим в разных комнатах, и поскольку я подвержен простуде, я всегда ношу длинное теплое ночное белье.

Единственное, что, возможно, хоть как-то выделяет меня из ряда обычных людей, — это мое имя. Меня зовут Винсоки.

Альберт Винсоки.

Знаете, как в той песенке:

Меня с самого детства так дразнили, но я по характеру человек миролюбивый и не обидчивый. Другой бы возненавидел эту песню, а я стал воспринимать ее чуть ли не как собственный гимн. Если уж я что-нибудь насвистываю, так скорее всего эту песенку.

Ну ладно…

В то утро для душа было слишком холодно, поэтому я просто плеснул воды в лицо и быстро оделся. Как только я вышел на лестницу, Зазу — персидская кошка жены — скользнула у меня между ног. Зазу довольно спокойная кошка, я никогда не имел с ней проблем, хотя она старательно и демонстративно делала вид, что меня как хозяина не существует. Но в утро, о котором идет речь, она просто прошмыгнула мимо, даже не фыркнув. Пустяк, но необычный.

Это было предзнаменованием.

В гостиной Алма уже выложила на диван утреннюю газету, как она делала в течение двадцати семи лет. Я на ходу подобрал ее и прошел к себе. В кабинете на столе ждал меня стакан сока. Слышно было, как внизу на кухне возится Алма. Как обычно, она что-то бубнила себе под нос-одна из пренеприятнейших ее привычек. В глубине души это добрейший человек, но когда она злится, то начинает бубнить. Никаких гадостей, Боже упаси, зато на самом пороге слышимости, так что это достает хуже крика, вы уж поверьте. Она прекрасно знала, что это меня бесит, а может, и не знала, я уже не уверен.

Вряд ли она полагала, что я вообще способен на сильные чувства.

Как бы то ни было, в то утро она бубнила и бормотала, так что я не выдержал и крикнул:

— Доброе утро, дорогая! Я уже встал. — После чего углубился в газету и сок.

В газете писали о всякой ерунде, а сок… ну что особенного в апельсиновом соке?

Между тем время шло, а бормотание Алмы не затихало. Наоборот, оно становилось громче и назойливее:

— Ну где этот тип? Прекрасно же знает, как я не люблю, когда опаздывают к завтраку. Ну вот… яйца остыли. Ну где он?

Это длилось довольно долго, хотя я периодически выкрикивал:

— Алма, ради Бога, прекрати! Я уже спустился!

Я уже внизу, неужели непонятно?

Наконец она в ярости промчалась мимо меня в спальню. Я слышал, как она выскочила на лестницу, ухватилась за перила, встала на первую ступеньку, запрокинула голову и заорала:

— Альберт! Ты спускаешься или нет? Ты что, опять в туалете? Снова почки? Хочешь, чтобы я поднялась?

Это было уже слишком. Я отложил салфетку и вскочил. Подойдя к ней сзади, я произнес как можно мягче:

— Алма, дорогая! Что с тобой происходит? Я здесь!

Это не возымело ни малейшего эффекта. Она еще повопила, а потом затопала по лестнице. Я сел на ступеньки, уверенный, что Алма либо совсем спятила, либо лишилась слуха, либо еще что-нибудь.

Я не знал, что делать. Я был совершенно растерян. И решил позвонить доктору Хэршоу. Я набрал его номер; после трех гудков он снял трубку и сказал «Алло».