Харлан Эллисон: В землях опустелых

Петерсону было не до удивления или любопытства.

В пору жатвы он слыхал звуки жаток собратьев Претри на высоких шелковистых посевах, но сам джилкит никогда не отходил далеко от хижины.

Теперь уже конец был близок.

- С тобой было легче. Ты... ну, в общем, спасибо, Претри. - Старик хотел высказаться ясно, без обиняков.

Признательное хмыканье в ответ.

- Спасибо, старик Петерсон, что позволил мне остаться с тобой, - мягко произнес джилкит.

Щеки Петерсона коснулось что-то холодное. Капля дождя? Впрочем, больше не капало, и он спросил:

- Что это?

Джилкит замялся - Петерсон принял это за смущение - и ответил:

- Обычай моего народа.

- Какой обычай?

- Слеза, старик. Слеза моих глаз на твое тело. - Послушай... Петерсона переполняли чувства, давно, как он думал, умершие. Он неуверенно запнулся, пытаясь найти слово: - Не надо... это... печалиться не надо, Претри. Я прожил хорошую жизнь. И Серого я не боюсь.

Он хотел придать голосу смелость, но старые голосовые связки дребезжали.

- Мой народ не знает печали, Петерсон. Мы знаем благодарность, знаем дружбу, знаем красоту. А печали у нас нет. Это серьезное лишение, ты мне говорил, но мы не тоскуем из-за тьмы и потери. Моя слеза благодарность за твою доброту.

- Доброту?

- Ты мне позволил остаться с тобой.

Старик уже успокоился и ждал, что будет дальше.

Он не понимал. Но этот марсианин его нашел и облегчил ему жизнь в эти последние годы. Он был благодарен, и у него хватило мудрости промолчать.

Так они сидели, погруженные каждый в свои думы, и память Петерсона выбирала зерна событий из мякины прожитой жизни.

Он вспомнил дни одиночества на большом корабле, и как он сначала смеялся над религией своего отца и над словами отца: "Уилл, никто не сможет пройти этот путь один".

А он рассмеялся и сказал, что он - одиночка. Но теперь, в безымянной теплоте от присутствия марсианина, он постиг истину.

Отец был прав.

Хорошо иметь друга. Особенно когда приближается Серый.

Петерсон сам удивлялся своей спокойной уверенности. Он безмятежно ждал.

Прохлада спустилась с холмов, и Претри вынес плед. Укутал исхудалые плечи старика и снова сел, подогнув все три ноги.

Они сидели в молчании, а равнину заливала темнота.

Прошло время, и Петерсон заговорил. Из тени прозвучал его голос, задумчивый и мягкий:

- Не знаю, Претри.

Ответа не было. Это был не вопрос.

- Просто не знаю... Стоило ли того все это? Годы в космосе, встреченные люди. Одиночки, которые умирали, и умирающие, которые не имели возможности остаться наедине с собой...

- Эту боль знают все народы, старик, - сказал Претри с глубоким вздохом.

- Я никогда не думал, что мне кто-нибудь нужен. Теперь знаю, Претри. Каждому кто-нибудь нужен.

- Многие понимают это слишком поздно, когда уже нет прока в этом знании. - Петерсону почти не пришлось учить марсианина-тот умел говорить по-английски, когда пришел. Еще одна загадка джилкита, но Петерсон над ней не думал. Много космонавтов и миссионеров успели побывать на Марсе.

Чужак напрягся, и его клешня тронула человека за плечо.

- Он приближается.

Дрожь ожидания охватила старика, мурашки близкого старта прошли по коже. Поднялась седая голова Петерсона, и через теплую мягкость пледа он ощутил холод. Значит, уже рядом.

- Он идет?

- Он пришел.

Они оба чуяли его, и Петерсон ощущал знание стоящего рядом джилкита. Он научился разбирать настроения чужака, как и тот привык понимать чувства землянина.

- Серый, - негромко позвал Петерсон, и голос мягко угас в вечернем воздухе, а лунные долины не ответили.

- Я готов, - произнес старик и протянул левую руку навстречу пожатию. Другой рукой он поставил на стол стакан с виски.

Окостенение проползло по телу, как будто кто-то взял его руку в свою. И, думая, что пора уходить, снова одинокий, он сказал:

- Прощай; друг Претри.

Но чужак не стал прощаться. Как сквозь туман, дошел до Петерсона голос джилкита:

- Мы идем вместе, друг Петерсон. Ко всем народам приходит Серый. Почему ты думал, что я уйду один? Друг нужен каждому.

- Серый, я здесь. Здесь. Я не один, Серый!

Странно, но Петерсон каким-то образом знал, что джилкит протянул клешню и что ее приняли.

Слепые глаза закрылись.

Тишина длилась долго, а потом осмелели сверчки и запели еще громче, а на веранде перед хижиной воцарились молчание и мир.

Ночь спустилась на опустелые земли. Ночь, но не тьма.