Кир Булычев - Младенец Фрей

Поэтому прошу Вас - прочтите эту тетрадь. Надеюсь, что Вы согласитесь со мной - мое открытие нельзя предавать гласности - любые руки для него дурные. И все же я не уничтожил записей и расчетов, оставляя решение за Вами. Когда взбесилась любимая собака, у тебя нет сил самому ее пристрелить. А кроме Вас у меня нет человека, которому я мог бы завещать мои мысли. Подумайте, прочтя. Решитесь сохранить, возьмите папки и картотеку из шкафа. Нет - уничтожьте".

Фрей стоял посреди комнаты - Лидочка зачиталась и не заметила, как он вернулся. Фрей нервно потирал ладони.

Уловив взгляд Лидочки, он криво усмехнулся и с излишней бодростью воскликнул:

- Чай на подходе! Вам с сахаром или как?

- Погодите, я дочитаю.

- Разумеется, я и не помышляю мешать. Я пока тихо накрою на стол.

Зазвонил телефон. Фрей кинулся к аппарату, будто ждал звонка.

- Что? - сказал он. - Вы ошиблись... А я утверждаю, что вы неверно набираете номер. Здесь нет никакого Сергея... Степановича...

Бог с ним и с его выдумками, подумала Лидочка, и возвратилась к чтению. Фрей на цыпочках вышел из комнаты.

Такие толстые общие тетради в мягкой, но прочной коленкоровой или клеенчатой обложке, у нас обыкновенны и долговечны. Поколения школьников и студентов заполняли их записями и каракулями, а то и карикатурами. И пока люди в России будут уметь писать или хотя бы этому обучаться, такие тетради не вымрут.

Тетрадь была старой. Когда-то на коленкор была наклеена прямоугольная этикетка с надписью "А.Пушкин. Химия" или "2-й курс, 6-я группа. Ираклий Ионишвили", а то и "Маргарита Ф. Дневник", но теперь от этикетки остался лишь пожелтевший уголок.

Несколько первых страниц было вырвано аккуратно, с помощью линейки. Наверное, сменился владелец тетради и новому прежние записи не понадобились.

Затем кто-то иной вырвал из тетради еще страниц двадцать - одним рывком, грубо, остались лохмотья страниц... Лидочка почему-то представила себе человека, согнувшегося над буржуйкой и, положив тетрадь на колено, выдирающего из нее опасные страницы, прислушиваясь притом, не слышны ли шаги в коридоре.

Разумеется, просто предположить, что последний хозяин тетради был человеком неаккуратным и нетерпеливым. Но этого быть не могло, потому что первая из уцелевших страниц начиналась с полуслова, и вся она была покрыта аккуратным, стройным, почти писарским почерком Сергея Борисовича.

Значит, вернее всего, он сам хотел уничтожить записи, но потом то ли опасность прошла стороной, то ли передумал...

"...шине Михаил Иосифович Авербах рассказал мне об удивительной внутренней организации Л. Летом 1921 года Л., предположив, что у него начинается прогрессирующий паралич, попросил Н.К. достать ему все возможные специальные труды, касающиеся этой болезни. Несколько вечеров он провел над английскими и немецкими книгами и специальными журналами, а потом, отдавая их обратно для возврата в библиотеку, сказал Н.К., что теперь знает о своей болезни больше, чем врачи, и, к сожалению, его диагноз пессимистичен. Тогда же он стал рассуждать о смерти супругов Лафаргов, которые за десять лет до того покончили с собой, решив, что болезни и возраст более не позволят приносить пользу делу освобождения трудящихся. Н.К. отшутилась, сказав, что в их семье обязательно найдется дезертир, имея в виду себя. Л. засмеялся и несколько дней после этого называл ее не иначе как дезертиром.

Из английских трудов Л. сделал для себя простой практичный вывод знаком приближения смерти служит сильная боль в глазах, не связанная с утомлением. С тех пор и до кончины Л. особо внимательно относился к визитам М.И., потому что был убежден, что из уст окулиста он услышит приговор. Роль вестника беды Михаила Иосифовича весьма огорчала, но он был человеком долга и, несмотря на свою антипатию к большевикам, выделял Л. как удивительную яркую личность, в которой щедро, но нелогично смешивался высокий идеализм с низменным политиканством, искренняя скромность и невероятное тщеславие, умение прощать и безбрежная мстительность. Я полагаю, - что М.И. льстило, что именно он был избран для наблюдения за Л. и именно ему Л. доверял более других.

Вот именно тогда, летом 1923 года, во время очередного визита к больному, когда я напросился к М.И. в качестве ассистента, не связанного с кремлевской братией, я и услышал от него, что Л. и на самом деле планирует самоубийство, что совершенно невозможно для практически парализованного, почти лишенного речи человеческого обломка. Но так как мы имеем дело с обломком гения, то не исключено, что его план удастся. Я не понял тогда, шутит ли М.И., и решил, что сам погляжу на великого больного и потом постараюсь сделать собственные выводы. (Если, конечно, бывают великие больные и просто больные.)