Брайан Стэблфорд - Центр не удержать

Пока мы продвигались сквозь дымку, я впал в транс. Я не видел и не слышал ничего, а мысли, что еще возникали в мозгу, были вялыми и робкими. Я уже готов был поверить, что мертв, как утверждал тот, что носил личину Амары Гююра. Нынешнее состояние можно было воспринимать как послежизнь: медленное увядание сознания, испарение души.

Какой бы силой я ни обладал, чтобы воображать внешний мир, сейчас она была утрачена. Я даже не знал, по-прежнему ли представляю собой голову Медузы, и не чувствовал шевеления змей на голове. Я пытался противостоять распаду. Не видя, заставлял себя смотреть на все внутренним зрением. Я был уверен, что мой спутник все еще здесь и несет меня сквозь компьютерное пространство Асгарда. Его образ я тоже пытался воссоздать в своей душе. Сначала я представил его Саулом Линдраком, но потом вспомнил, что лицо Саула — это лишь маска, которую он носил, повинуясь прихоти моих фантазий. Попробовал представить его по-другому — как валькирию, уносящую мою спеленутую душу в Валгаллу. Там душе надлежало отдыхать в ожидании таинственного возрождения. Не сомневаюсь, я заслужил место в раю героев, хотя скорее я был пешкой, а не игроком с тех самых пор, как возник в мозгу моего прототипа. Но смелости мне уж точно не занимать.

По какой-то причине я не мог четко видеть этот образ. Валькирия была позаимствована из раннего сна, а сам образ был составлен из знакомых лиц. Лицом она не напоминала Сюзарму Лир, хотя пронзительные голубые глаза были точной копией Сюзарминых, да и в остальных чертах нет-нет, да и проскальзывало что-то от нее. Девятка создавала женские образы примерно по той же схеме. И эти бесконечные вариации на одну и ту же тему напоминали о ее влиянии на меня. Ну и ну, подумалось мне, неужели по воле капризной судьбы я должен увлечься ею? Хотя это как раз было объяснимым — единственная женщина-гуманоид, с которой я имел дело в течение многих лет.

Этот сюжет я отставил. Нечего предаваться эротическим мечтам, когда даже виртуальный образ настоящего тела, принесенный в этот мир, утрачен, — какие уж тут плотские желания?

Позволив лицу валькирии растаять, я разрешил мыслям плыть по собственному усмотрению. Результатом этого явились сюрреалистические формы — сначала головы насекомых, затем — чистые абстракции. И тут я понял, что и сам — всего лишь иллюзия. Подсознательное ворочалось на дне сознания, отбрасывая чудовищные отблески в разум, но все было так размыто, так призрачно… Слышались отголоски воспоминаний, но не было сил вспомнить, не за что было зацепиться. Ничто не говорило о моем существовании в виде цельной личности и целого тела.

Я почти утратил счет времени, да и не было точки отсчета, чтобы заняться этим. Ни биения сердца, ни внутреннего ритма. И путь наш длился, длился, и ничего похожего на новое место не возникало. Теперь все перемены должны были управлять мной, а не я ими. Образы в памяти померкли и сменились сумраком. Вне меня ничего не было, а внутри оставалось слишком мало.

Я припомнил, что чувствовал раньше, предпринимая путешествие, которое Декарт проделывал в своем воображении. Перед тем как обрести самосознание, вернуть его, я вплотную приблизился к собственному уничтожению.

Тогда все действительно происходило со мной. Теперь все повторялось, но разрушение зашло гораздо дальше. Казалось, отпадают все ощущения мира, в том числе ощущения собственного тела. Словно змея, сбрасывающая кожу, я освобождался от груза своей души. Нет, не терял ее, а просто ослаблял свою власть над памятью и временем, оставаясь в настоящем. Как и раньше, я не мог ни о чем думать. Лишь одна фраза мелькала в сознании: "Я мыслю, следовательно, существую". Может быть, существовал не я. Может быть, я размыт, и сознание мое безгранично, но я остаюсь личностью.

Однако оставалось чувство: то, что осталось от меня, подошло к границе, за которой нет ничего.

Потом что-то стало возвращаться из этой пропасти забытья. Казалось, создавалось новое «я». Моя сущность набирала плоть, обретала виртуальный образ. Я снова получал тело. Чувства восстанавливались, и появлялось ощущение заполненности, прочности. А главное — возникали новые мысли, наполнявшие черную бездну небытия.

Было ли это, размышлял я, похоже на чувства умирающего человека из плоти и крови? Возможно ли, что так же уходит сознание, исчезает, когда сердце перестает биться, а органы чувств перестают передавать информацию в мозг? Пусть не было темного занавеса, внезапно омрачающего сознание, — потрясения смерти, когда обрушивается гильотина. Но, вероятно, всегда существует эта постепенно ослабевающая связь — странствие за пределы чувств, боли, памяти, самого себя.