Александр Щёголев - Инъекция страха

– Из садика Алису вы заберете, или мне ехать? – уточнил Андрей на всякий случай.

– Куда тебе – на мороз?! – возмутилась мать. – Сиди дома, нечего шастать. Температуру померяй… – Она ненадолго затихла, словно прислушалась, что там на кухне муж делает, словно воздух накапливала для следующей реплики. – В садике, Андрюша, ЧП случилось. Не знаю, даже, как тебе и сказать…

– Что такое?

– Спецзанятие сегодня, конечно, отменили, потому что Шлема не приедет. Будет обычный логопед, садиковский.

Андрей огорчился:

– Почему не приедет? Заболел, что ли?

– Если бы заболел, Андрюша! Обокрали человека, подонки. Ну, какие ведь подонки, ничего святого для них нет…

Обокрали? Как это – обокрали?! Андрей рывком сел: что за новости! Криминальные новости… Да, подтвердила мать, именно обчистили, воспитатели и нянечки только об этом и говорят. «Хозяин, – говорят, – весь черный стал после субботы…» В субботу это случилось, позавчера. Как раз родители своих детей в поликлинику к Шлеме привезли: он с детишками занимался в то самое время, когда всякие подонки… Какой стыд! Кто-то из садика к нему вчера ездил, чтобы сочувствие выказать и заодно помощь предложить, кажется, старший логопед с методистом. Он взял и швырнул батоном в бедных женщин – во, как переживает. А что же у него все-таки украли, никто в результате не знает – то ли из квартиры что вынесли, то ли с дачи, то ли машину угнали.

– Да это и неважно, Андрюша, правда? Лишь бы занятия скорей возобновил, Алиса ведь его очень любит…

– Светлана! – крикнул отец. – Долго ты будешь там валандаться? У меня времени в обрез, ты же сама знаешь!

История закончилась на полуслове. Впрочем, рассказчица успела вывалить слушателю все остренькое, что принесла из детского сада, и далее наверняка пошли бы сплошные повторения.

– Вр-ремени у него мало, – с неожиданной злобой прошипела мать, круто меняясь в лице. Уперла руки в боки и так покатилась на зов – словно желая раздвинуть локтями стены.

Андрей остался сидеть – наедине с огромным, не вмещающимся в голове словом. «Обокрали…» Рядом вырастало другое слово, распухало тугим резиновым пузырем. Если «обокрали», значит, была «кража» – гениальное, достойное этой ночи умозаключение! О какой такой «краже» шептал пьяный друг Саша? Шептал трезвым голосом, с трезвой ухмылкой на пухлых устах. Совпадение? Шантаж? Идиотская шутка?.. Андрей остался сидеть, не последовав за матерью, еще и потому, что на кухне сразу начался какой-то нервный, излишне громкий разговор, с очевидной перспективой превратиться в утомительный утренний скандал. Прислушиваться было незачем. Дети малые – как поссорились, так и помирятся, известное дело.

«Дети малые…» – запрыгало в висках. Пока добрый доктор Шлема (как ласково называли его в семье Андрея) работал с группой больных детей, кто-то недобрый работал с его личной собственностью. Боже, какая пошлость. «Шлемой» этого человека называли, судя по всему, в большинстве зависимых от него семей, и вообще – в большинстве связанных с ним коллективов. За глаза, конечно. И вовсе не потому, что хотели таким образом выразить к нему неуважение или подчеркнуть его национальность. Просто он был Шлемой, и все тут. От рождения. Впрочем, сотрудники логопедического садика, который посещала Алиса, использовали другой позывной: Хозяин или даже Босс – опять же за глаза. На самом деле, этого человека звали Ефим Маркович. И личной собственности, с которой можно «поработать», у него наверняка было достаточно – как у всякого талантливого человека, сумевшего максимально себя реализовать.

Член городской логопедической комиссии, доктор психологии и еще чего-то там, доцент кафедры олигофренопедагогики, дефектологический факультет Педагогического университета… Обидно за него.

Талантлив, ибо реально помогал людям. Никто, кроме него, не мог вывести неразговаривающего ребенка-алалика на уровень общеобразовательной школы, причем, всего за несколько лет – да, был в его практике такой уникальный случай. Никто, кроме него, не брался за детей, страдающих одновременно тяжелыми речевыми расстройствами и аутизмом (другие, может, и брались, но результаты смешно сравнивать). Уникальная работа требует соответствующей оплаты, оспаривать эту истину еще смешнее, поэтому от родителей спасенных детей шла в его сторону неоскудевающая река благодарности. Впрочем, он был свободным художником, который ни от кого не зависит и никому ничего не должен. Кроме того, он был в городе и в стране один такой. В единственном числе, это же надо понимать! Родители понимали. Прощали его причудливые манеры и оглушающее высокомерие, потому что с детьми он становился другим. Мало того, он мог взять к себе в группу ребенка из нищей семьи, и даже без всякой оплаты, лишь бы самому было интересно. Тогда как с богатыми родителями Ефим Маркович разговаривал подолгу и без детей – за закрытыми дверьми. Все понятно? Ему было чуть за пятьдесят – возраст, когда мастерство давно стабилизировалось в высшей точке, а признание уже не очень-то и нужно. Возраст истины. Ефим Маркович знал истину, однако не торопился делиться ею с коллегами – очевидно, за это его и боготворили дамочки курируемого им детского сада. В их глазах он представал истинным чудотворцем. Впрочем, чтобы научить чуду других людей, требовалось отделить опыт этого уникального специалиста от его личности, что было совершенно невозможно. Как известно, алалия есть тяжелейшее речевое расстройство, которое поддается корректировке с огромным трудом, обычные методы здесь работают плохо. Методов попросту нет, только импровизация, творчество, вечный поиск. Так вот, логопед Шлема, помимо педагогического образования, имел еще одно. Основной, точнее, первой его специальностью была детская психиатрия, кроме того, он долгое время практиковал в качестве невропатолога. Из этого удивительного сплава профессий, вероятно, и был выкован талант столь редкой пробы… Что добавить? Человек любил свою семью, своих взрослых детей, которым обеспечивал спокойную творческую жизнь – что ж тут плохого? И вот человека обокрали…