Андрей Столяров - Мир иной

Утешает меня только одно. Такой же смертельно опасной пустота, вероятно, стала и для гусанос. И даже еще опасней – у них нет нашего опыта. Преследовать нас под брусчаткой они, скорее всего, не рискнут.

И есть еще обстоятельство, которое меня успокаивает. Находясь с другой стороны, мы, по-видимому, исчезли из-под наблюдения. Вычислить наши координаты нельзя – брусчатка нас «экранирует». Во всяком случае, когда я пытаюсь высветить карту, скинутую мне Лешим, визуального отклика у меня на ладони нет. Значит, можно считать, что и гусанос нас тоже не видят.

Это существенно.

Это дает нам реальные шансы.

А беспокоит меня сейчас некий странный эффект, который чем дальше, тем больше дает о себе знать. В пустоте виртуальной вселенной, в ее прежде бесплотной, удручающей темноте, как ожившие светлячки, проступают созвездия зеленоватых огней. С каждой минутой они становится все многочисленнее, все крупнее, все значительнее, все ярче, рождая геометрическую путаницу фигур. Можно различить то что-то вроде «шаров», слипающихся друг с другом, то громадные «пирамиды», связанные между собой паутинными аркадами «галерей», то «этажерку» с косыми узкими переборчатыми секционными отделениями, а то предстает взгляду как бы внутренность «муравейника», где копошатся, переползая с места на место, мириады крохотных искр.

Пустота от этого кажется настоящей бездной. У меня кружится голова, и прорастают в сердце режущие кристаллики льда. Я догадываюсь, что это те сайты, о которых рассказывал Дух, те бесчисленные порталы, с которыми связываются сейчас сотни миллионов людей: базы сведений, нити операционных систем, навигация, профиль Земли в магическом представлении виртуала. То есть, Дух нисколько не преувеличивал: их можно видеть, по ним можно странствовать, к ним, вероятно, можно подключиться со стороны. И нисколько не преувеличивал господин Лапат: Земля беззащитна, если вглядываться в нее из этих координат.

Вот она перед нами – вся.

Жаль только, что это знание теперь ни к чему.

– Что, что, что?… – тревожно спрашивает Квинта. – Ты что-то видишь?.. Там что-то есть?..

– Нет, нет, пока ничего…

Ей незачем на это смотреть.

Квинта дышит редко и глубоко, словно воздух вокруг нас исчез.

Она – живая.

Я снова слышу упругое биение сердца.

– Ты мне веришь?

– Конечно, конечно…

– Тогда идем.

Направление нам все же выдержать не удается. Да и как его выдержать, если никаких внятных координат под городом нет. По созвездиям, которые только что вспыхнули, я, естественно, ориентироваться не могу, а осклизлый «линолеум», повисший над нами, представляет собой такую однообразную дрянь, где буквально глазу не за что зацепиться. И потому выбираемся мы, вновь прорезав брусчатку клинком, вовсе не у квартала ремесленников, близ которого расположен дом Квинты, и не в самом квартале, откуда к нему можно было бы незаметно пройти, а аж метров на триста левее, возле Трех тополей, на том месте, где мы с Обермайеров увидели гремлина. Отсюда уже ближе до меня, чем до Квинты. Вот, к сожалению, не повезло. Однако снова лезть в пустоту, расцвеченную огнями, нет смысла. Эти триста метров, по-моему, проще преодолеть по поверхности.

Тем более, что явной опасности, на первый взгляд, не заметно. Улица пустынна и необычайно светла, как будто покрыта слабой фосфорической пылью. Это напоминает северные белые ночи, солнца нет, но с предельной отчетливостью видна каждая подробность пейзажа: неровная стыковка брусчатки, выступы и уступы домов, гладь темных окон, ломаная линия крыш.

Непонятное какое-то освещение.

Впрочем, это не единственная странность, с которой мы сталкиваемся.

Квинта, торопливо отступившая от выреза в мостовой, вдруг окликает меня:

– Смотри, смотри!..

Ей, кажется, уже становится лучше: щеки порозовели, дыхание не такое испуганное. Она притянула к себе ветку тополя, когда-то посаженного Дудилой, и осторожно, будто касаясь ребенка, трогает ее пальцами.

– Какие хорошенькие…

Я поначалу тоже не верю своим глазам: вместо сухих, ревматических, твердых, страшноватых изломов, которые безжизненностью своей напоминали бронзовый обелиск, теперь вдоль всей ветви набухли коричневатые продолговатые почки – явно живые, полные соков, пахнущие весной. Кое-где жухлые оболочки на них полопались, и сквозь клейкую паутину брезжит новорожденная зелень.

– Они настоящие, – говорит Квинта.

Я слегка потрясен. Происходит то, на что мы, если честно, уже не очень надеялись. Наш мир действительно оживает. Он начинает существовать сам по себе.