Анатолий Днепров - Полосатый Боб

– Как это не вернулась?

– Очень просто. Ее отправили в пещеру установить еще один дозиметр. И она, проклятая, не вернулась.

– Экая важность – автоматическая тележка! Целая скала взлетит на воздух, а тут – тележка.

– Наверное, у нее испортилось радиоуправление, – объяснил Джейкс.

– А если за ней кого-нибудь туда послать? – спросил я.

– Это невозможно. Приказано после двенадцати ночи к скале никого и ничего не допускать.

– Когда она уехала с дозиметром?

– В одиннадцать, – сказал Джейкс и выругался. – Нужно докладывать в центр.

Он зашагал к своему коттеджу, а я остался с часовым.

– Выскочила в темноте, как сумасшедшая, и помчалась. Вот техника!

– Ты о чем?

– Да об этой самой тележке. Бегает, как живая. И кто ее только придумал!

Стало совсем светло, и скала заиграла пурпурными и розовыми красками.

– Меня снимут с поста в половине десятого, – сказал часовой. – С этого момента никому не разрешается покидать помещение. Что вы там будете делать?

– Всякую всячину.

Я повернулся и увидел Боба. Он шел прямо ко мне, бодро шагая по песку.

– Ну и спектакль будет сегодня, правда. Боб?

– Точно, – ухмыльнулся он. – Дай-ка закурить.

– Я что-то не помню, чтобы ты раньше курил.

– Представь себе, редкий случай, когда курить предписывает медицина.

Я подумал о Маргарэт и решил, что Боб говорит в переносном смысле. Противно целовать курящую женщину, если сам не куришь.

– Вот в последний раз любуюсь скалой, – сказал я, протягивая ему зажигалку. – Тебе ее не жалко?

– Ну-ну, любуйся. А мне нужно до испытания принять уколы. – Боб заторопился обратно к зданию.

– Все в порядке, – подходя, сказал Джейкс – Решено пожертвовать тележкой. Через пару дней пришлют новую.

Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Становилось жарко.

– А правда, что будет вроде как землетрясение? – спросил часовой у полковника.

– Вы слишком любопытны. Знаете, что за разглашение военной тайны…

Я так и не расслышал, какое наказание полагается солдату за разглашение военной тайны. Зато я знал, что полагается мне. Недаром, подписав контракт, одновременно я подписал и соответствующую клятву.

В баре я взял яичницу с беконом и кружку молока. Когда я вошел, Финн уже доедал свою порцию. После вчерашнего нос у него сильно распух. Он взглянул на меня красными от бессонницы глазами.

– Знаешь, в такой день стоит помириться. Я был просто пьян, – сказал я, подсаживаясь к его столику.

Он молча взял свой стакан с молоком и пересел к окну. Значит, здорово обиделся!

– Право же, Финн, прости. Честное слово, это потому, что я был пьян. – Я подошел и тронул его за плечо.

Он резко повернулся и процедил сквозь зубы:

– Есть вещи, которые не прощают до гроба!

– Ну, ударь меня, если тебе от этого станет легче.

– Плевал я на твой удар! Иногда слова бьют сильнее, чем кулаки.

Он залпом допил молоко и вышел. Что такого обидного я ему сказал?

– Мэг, что я наговорил вчера Финну?

Она посмотрела на меня усталыми глазами. Наверное, тоже не спала.

– С ним был нервный припадок. Вы вчера сказали ему что-то относительно цены за убийство новорожденных.

– Ну и что же?

– Ночью ему позвонили и сообщили, что его жена родила сына.

Я поперхнулся молоком. Какой же я идиот!..

– Я сейчас же пойду к нему, извинюсь и поздравлю его…

– Уже поздно, – сказала Маргарэт. – Через минуту вы должны быть на месте.

Действительно, зашипел репродуктор, и диктор бесстрастным голосом объявил:

– Операторам в течение тридцати секунд занять места у приборов.

– Когда испытания закончатся, я обязательно попрошу у него прощения, сказал я, хватая Чикони за руку, как будто бы я был виноват перед ней.

Она слабо улыбнулась:

– Хорошо, идите. Пора.

– Боб на месте? – спросил я, шагая рядом с ней по коридору.

– Боб всегда на месте.

Это были проклятые минуты. Цокание хронометра по радио отдавалось где-то в самом сердце. Диктор деревянным голосом объявлял число минут, оставшихся до взрыва. Когда останется одна минута, он будет называть число оставшихся секунд. Я сидел у окна и, не мигая, смотрел на оранжевую скалу, которая сияла на солнце, как святая. Если верить библии, то над головами святых мучеников перед смертью вспыхивает сияние. Так оно было и сейчас. Я понимал, что сияние возникло оттого, что я слишком напряженно смотрел на оранжевую глыбу, и все равно она почему-то казалась мне сверхъестественной. Стало чудовищно тихо, как будто бы кругом все вымерло. Только хронометр по радио неумолимо щелкал.