Владимир Голубев - Гол престижа (Сборник научно-фантастических произведений)

Вдвоем они быстро освободили лунный автомобиль от лишнего груза.

— Джон…

— Потом, когда «Ровер» встанет, подключишь шлангом запасной баллон к скафандру, возьмешь его в руки, как ребенка, и пойдешь дальше пешком. Будет очень тяжело. Очень далеко и тяжело. Но ты дойдешь, я знаю. Не пытайся заправить скафандр воздухом и бросить баллон. Дыши прямо из баллона. Иначе тебе не хватит. Дойдешь до корабля, там тебе Хьюстон поможет. Все. Садись, и вперед. Время работает против тебя. Хьюстон, вы все слышали?

Голос Мартина сказал:

— Ты герой, Джон.

Дональд плакал, не скрывая, всхлипывал, и сквозь это отчаяние только и сумел сказать:

— Джон, я твоим именем сына назову. Мы с женой… родим и назовем… ты знай.

— Счастливо тебе, сынок. Прощай.

— Прощай, Джон. Я люблю тебя.

«Ровер» пошел вперед. Джон смотрел ему вслед, и видел фонтанчики пыли, выбрасываемой задними колесами. Потом повернулся и пошел назад, к Феномену. Воздуха у него осталось почти на два часа. Он сразу решил, что откроет наружный кран, когда его останется на пять минут. Он привык все делать сам, а такую важную вещь, как собственную смерть, не хотел доверять никому. Даже природе и обстоятельствам.

Передатчик его скафандра был слишком слаб для связи с Землей, они разговаривали через ретранслятор на «Ровере», бесполезным ящиком лежащий теперь в пыли. Ведь он питался от аккумулятора машины. А вот приемник работал исправно. Но Хьюстон молчал. Там знали, что ответа от одного астронавта не будет пять часов, а от другого — никогда. Джон выключил подавитель шумов. В наушниках зашипело. «Пусть шипит», — подумал он, — «все лучше, чем мертвая тишина».

…Через полчаса Джон оказался перед внешним кругом пирамид. Постоял минуту, потом медленно пошел к центру сооружения. Чем ближе он подходил, тем больше его поражала грандиозность чужой архитектуры, гармония, ритмичность, красота и функциональность этого чуда. Мысли о неизбежной смерти куда-то ушли. Душа наполнилась непонятным светом. Шум в наушниках, казалось, складывался в какой-то неразличимый ласковый шепот. Джон шел вперед. Вот уже он миновал второй круг пирамид. Шепот, казалось, стал явственнее. Будто стеклянные исполины пытаются что-то ему сказать, открыть величайшую тайну, а он не понимает их.

Астронавт добрался, наконец, до центра, хотел посмотреть вверх, но жесткость скафандра позволила ему увидеть главные пирамиды только до середины. Он прислонился к одной из них.

Он долго стоял так. Никто не узнает, о чем он думал в эти последние минуты жизни. В шлеме замигала красная надпись: «воздух — десять минут».

Он сорвал один из двух предохранителей наружного воздушного шлюза. Электронный голос в наушниках произнес:

«Первый предохранитель снят! Проверьте надежность подключения наружного шланга!»

Джон снял второй предохранитель. Голос стал громче:

«Второй предохранитель снят! Проверьте надежность подключения наружного шланга!»

Джон с досадой сказал:

— Да все нормально. Экий ты зануда…

Когда загорелась красная надпись: «воздух — пять минут», он решительно открыл кран.

Врач и инженер сняли наушники и долго молча сидели перед погасшим экраном. Потом инженер сказал:

— Вот и еще один умер, как герой.

— Ты сам все это создал, по его заказу? — спросил врач.

— Ну, не все… Кое-какие заготовки у меня были. Карта Луны. Трехмерные изображения поверхности. Я придумал сюжет, нарисовал Дональда, машину, корабль. Ну, и Феномен, конечно. Он хотел умереть геройски… чтобы подвиг… Слушай, Дик, а что с ним было на самом деле? Теперь-то мне можно узнать?

— Он был рабочий на химзаводе. Производственная авария. Ампутация ног, выше колена, правой руки, выше локтя, пальцев левой руки, обширные химические ожоги, в том числе лицо и глаза. Он ослеп. Он никого не спас. Двое спасателей пострадали, когда вытаскивали его. Он лежал у нас уже год. Пока разрешили, все оформили… Том, а что было бы, если бы он не открыл кран?

— Как что? У него же воздуха оставалось на пять минут. Он бы умер от удушья. Все равно героем. Ибо подвиг уже совершён… Дик, я часто думаю, а надо ли все вот это? Ведь он умер. Не все ли равно, что он чувствовал в последние несколько минут? Мы же не оставляем записей, сами связаны врачебной тайной, и его подвиг становится неизвестен никому. Может, тайна теряет смысл после смерти пациента?

— Нет, не теряет. Хотя бы потому, чтобы не было глумления над мертвым. Ведь он доверяет нам самое сокровенное, о чем никто не знал при жизни. И хочет, чтобы не узнали никогда. И чтобы его смерть не превратили в шоу: «Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что там наш старикан придумал… не забыть бы только взять попкорн». Ты мне другое скажи: что, если бы он вдруг передумал умирать, и стал просить нас о помощи? Что тогда? Я всегда боюсь этого. Что бы ты стал делать? Спас бы его?