"На суше и на море": На суше и на море. Выпуск 21 (1981 г.)

– Значит, мы слышали голос солнца?

– Посмотри, куда направлен параболоид цветка! На эту точку небесной сферы проецируется не солнце, а Альфа Эридана.

– И ты думаешь… - Давид умолк, выжидательно глядя на Ашира.

Тот пожал плечами.

– Ладно, - решился Давид, - тогда и я скажу кое-что. Ты ночью ничего не слышал?

– А что я должен был услышать?… Жаба нежно свистела. Кричал сыч. Звонил в колокольчик сверчок. Еще что?

– Ну, что-нибудь не совсем обычное.

– Вроде бы нет, а ты?

– В Капище ночью плакали.

– Слуховая галлюцинация?

– Вроде бы нет, - сказал Давид нерешительно. - Отчетливо так было слышно. А ну, пойдем-ка…

Возле входа в зиккурат он ткнул пальцем:

– Смотри!

На влажном песке четко отпечаталась детская ступня - маленькая круглая пяточка, круглые выбоинки пальцев. Цепочка следов вела из пещеры в заросли эремурусов, и оба они невольно посмотрели туда, будто ожидали увидеть заплутавшего ребенка. Потом переглянулись.

– Прямо шарады какие-то, - досадливо сказал Давид. - Ну откуда здесь ребенку взяться, скажи на милость? Почему у него только четыре пальца, а не пять? Почему в тюльпане музыка играет, как в «Спидоле»?

– Погоди, погоди, - встрепенулся Ашир. - Четыре пальца, говоришь?

Он быстро присел, рассмотрел следы, выпрямился и негромко рассмеялся:

– Да это же след дикобраза. Ди-ко-бра-за!

И он снисходительно потрепал Давида по плечу.

– Ладно, брось! - Давид был явно смущен таким поворотом «шарады». - Какой дикобраз, если дитя плакало?!

Тьма была непроницаемой, какой-то первозданной, изначальной. И в этой кромешной тьме плакал ребенок. Совсем маленький и совсем беспомощный. Его оставили - и ушли. Пусть его плачет! Пусть детские пальчики хватают пустоту. Но что-то неуловимое, способное быть и добрым, и жестоким находилось рядом, осторожным дуновением-ощупыванием изредка касалось лица, шеи, рук.

А реальность отсутствовала. Загнанная в подсознание, она билась, как муха в паутине, в этом вязком непроницаемом мраке. Но самой определенной реальностью был детский плач! Плач негромкий и унылый, не оставляющий места для надежд, ибо там, за стеной тьмы, за гранью сущего, устали плакать тысячи и тысячи лет… Конечно же, глупее глупого было воспринимать эти звуки в их элементарной модификации. Но так уж устроен человек, что его рассудочность уступает место импульсивности, когда раздается крик о помощи.

– Аши-и-ир!… - пробился к его сознанию голос Давида, и тьма стала медленно, неохотно отступать. - Где ты, Аши-ир? Отзовись!

Он обрел способность шевелить языком и закричал неистово:

– Здесь я!… Здесь, Давид, в Капище я-а-а!

И опять совсем рядом заплакал младенец.

– Дави-и-и-ид! - теряя самообладание., закричал Ашир и бросился в темноту.

…Очнулся он на траве, увидел озабоченное лицо Давида. И солнце. Он улыбнулся.

И вдруг он опять вспомнил это ощущение падения в ничто, падение в глухой тишине без начала и конца, когда не знаешь, куда падаешь, вверх или вниз.

– Давид… что это было… там… в Капище?…

– Э-э, дружище, ты свалился в глубокий колодец в лабиринте галерей зиккурата. И если бы не пыль веков на дне его… В общем, считай, что тебе повезло.

Ашир содрогнулся, пошевелил руками, ногами, ощупал себя.

– Цел, цел, - засмеялся Давид, - врач тебя уже осматривал.

– Какой врач?

– Наш, экспедиционный, - Канабаев. Ведь все наши уже здесь - и Мергенов, и Самарин, и Хрусталев, и Майка, и Дурсун… Если б не они, мне бы нипочем тебя не найти…

– Ну и что Мергенов?

– Настроен сурово. Сказал: «Пусть в себя придет, тогда и разговаривать будем с вами обоими». - Давид помрачнел, задумался.

Ашир приподнялся, сел, обхватил колени руками. Поодаль белели палатки, возле них кипела обычная экспедиционная жизнь.

– Ну а плач, плач ребенка?…

Давид оживился:

– Следы дикобраза помнишь?

– Да я на голос побежал, на плач то есть, - сказал Ашир.

– И здесь объяснение простое. Устройство такое в камне вырублено. Ветер в нем плачет. Жрецы большие мастера были на такие вещи. Мергенов и в лабиринте, в котором мы плутали, уже успел разобраться.

Ашир пощупал часовой кармашек брюк: здесь ли кристалл? Он вытащил его, повертел в руках.

– Ну а тюльпаны? Они же нам не приснились?

– Тут пока - белое пятно. Но уже ясно, что цветочки имеют какое-то отношение к алтарю зиккурата. Теперь падай в ноги Мергенову и моли его, чтоб он простил твои грехи и включил в исследовательскую группу.

Медленно, бесшумно, как сова, полетела ночь, роняя перья тьмы в ложбины и к подножию холмов.