Всеволод Глуховцев - Полнолуние

Надо прощупать, — твёрдо решил капитан, по обыкновению тщательно притушивая сигарету. — Прощупать этого Раскатова. Просмотреть документы, личный контакт… он из СКР, значит, в карауле… это легче… проверка несения службы.

Собрав готовые донесения, Зимин отнёс их на подпись к комбригу. Увидев в коридоре второго этажа слоняющегося без дела командирского водителя, отправил его за Симаковым, удачно вспомнив в этот момент о происшествии в карауле сутки тому назад, когда дурак-часовой залупил двумя патронами в пулеулавливатель, а такой же дурак-сержант, стоя рядом, считал ворон. Собственно говоря, можно было просто приказать солдату сбегать за старшим лейтенантом, но это не была бы чистая работа — пусть ненадолго, но всё же в мозгах у Терентьева зашевелились бы зряшные мысли: зачем вызвал?.. что понадобилось?.. — и родились бы ложные, но совершенно не нужные рядовому бойцу умозаключения. А так всё четко и ясно: начальник особого отдела вызывает командира роты на клистир — и тишь и гладь в солдатской голове. Капитан Зимин был эстет своего дела.

Спустившись к себе, он мимолётно глянул в зеркало и сунул подписанные командиром донесения в сейф: время было к пяти, и секретчица, конечно, уже запирала своё хозяйство, торопясь на автобус. Зимин улыбнулся.

Зав секретным делопроизводством части Тамара Львовна Гуляева была, как и все женщины, любопытна и корреспонденцию, проходящую через свои руки, читала с увлечением — да вот только беда: любопытного там было не так уж много, обычно речь шла о количестве бензина или каких-то труб, или противогазов, пропади они пропадом. Грозные приказы с описанием чрезвычайных происшествий и раздачей слонов на головы провинившихся читать было уже значительно интереснее, но более всего хотелось Тамаре Львовне запустить глаз в переписку начальника особого отдела. Просто свербило у неё от такого желания, но капитан Зимин — чтоб ему пусто было! — являвшийся всегда с противной улыбкой и странными фразами типа «Примите телеграмму от братьев Карамазовых», этот чёртов Зимин неизменно приносил свои бумаги, заклеенными в конверт, на котором было напечатано на машинке, допустим, так: «Донесение по форме А-16/к»

— и секретчице ничего не оставалось, кроме как, дополнив это донесение сопроводиловкой, вкладывать конверт в другой, больший, прошивать и опечатывать. Честно говоря, никакой нужды в капитанском конверте не было, но Зимин забавлялся, глядя на бессильное клокотание секретной дамы, и смеху ради усугублял это клокотание, с многозначительным видом выдавая дурацкие афоризмы, в которых, как он проницательно догадывался, Тамара Львовна тщетно пытается отыскать глубинное содержание. Всё это было тем занятнее, что доводись Тамаре Львовне всё-таки заглянуть в донесения, она была бы жестоко разочарована, не обнаружив там ничего, кроме цифирек, расписанных по квадратикам. Но начальник особого отдела не спешил разочаровывать секретчицу.

Вспоминая это, Зимин длинно и как-то посторонне улыбался, вся джентльменская ретушь куда-то ушла с его лица, и сразу стало видно, что никакое оно не английское, а вовсе русское — и если б кто-либо из сослуживцев увидел его в эту минуту, то, наверное, тоже бы улыбнулся, неожиданно поняв, что капитан молод, и что жизнь в нём играет так же, как и в любом другом человеке, что он не прочь созорничать, да и что он просто неплохой парень, только должность сделала из него такого вот гуся.

В дверь кабинета постучали, Зимин спохватился и моментально вернулся в свой имидж. Это явился Симаков. Офицеры побеседовали, и Симаков ушёл. А капитан теперь глядел на подчёркнутую жирной линией надпись «Раскатов —?» и постукивал ручкой по столу. А через несколько секунд перестал постукивать. Потому что его посетила мысль — простая, как кирпич на голову. А вдруг этот самый Раскатов, — подумал Зимин, — какой-нибудь там чуваш или мордвин? И говорил во сне по-своему — по-чувашски или мордовски… Имена-то и фамилии у них русские… А Левашов, как он говорит, английский от узбекского не отличит… Да. Хорошее объяснение. Простое.

Зимин поднялся, походил туда-сюда по кабинету и остановился у окна, невидяще упёршись взглядом в промозглые сумерки. И понял, что ему не хочется, чтоб всё объяснилось так обидно просто. Хотелось тайны.

Он вспомнил свои походы по лесу. Там было это — необъяснимое, где-то вроде рядом, но не давалось в руки, отступая за стволы деревьев, маячило, потрескивая в малом отдалении валежником, и было не понять где — спереди ли, сзади, слева, справа…