Всеволод Глуховцев - Полнолуние

— Вот, кстати! Что важно: последовательных эффектов не наблюдалось? То есть, я хочу сказать, непредсказуемое поведение этого… часового, оно не вызвало цепную реакцию, ни у кого ещё не было странностей в поведении?.. ведь он, я уверен, галлюцинировал, что-то ему виделось, потому он и стрелял… Берусь предположить, что это были весьма сильные галлюцинации, почти на грани реальности — ведь та реальность должна была вплотную подступить к границам нашего диапазона… образно говоря, они, границы, должны были бы прогнуться под её давлением, и по нему, по диапазону должно было пройти возмущение… возможно, кто-то мог и уловить его. Понимаете меня, Артур? Ничего подобного не было: странного, необычного?

Артур подумал.

— М-м… А! Что-то вроде. Тот парень, что стрелял… ну, который застрелил его, говорят, у следователя на допросе нёс чушь какую-то… что-то вроде того, что тут, мол, поле какое-то… На этом самом месте, на первом посту, лет десять тому назад часовой застрелился. Н-ну… вот он и говорил, парень этот, Горелов его фамилия, говорил, что там то ли поле какое, то ли злой дух… ну, короче, ересь какую-то городил, и всё, говорят, на всём серьёзе.

— О! — восторженно воскликнул Геннадий Александрович, вздымая указательный палец. — Это важно! Это симптом… да! Безусловно. Да!.. Извините, Артур, я расслабился. Всё в порядке. Цель? Вижу цель! Нейтрализатор! Это месяца на три работы, в крайнем случае на четыре… Буду работать!

«Валяй, — подумал Артур. — Работай. Пока ты мне нужен.» Геннадием Александровичем овладела суетливая бодрость.

— Ну, поедемте, Артур! Я прямо сейчас и приступлю. Поедемте!

Артур посмотрел на часы: четверть одиннадцатого. Пора было возвращаться. Конечно, никто к командирскому водителю не придирался с распорядком дня, но лучше всё же не задерживаться. Да и устал порядком — с часу ночи на ногах… Как только подумал, что устал, так и вправду устал. Зевота потянула челюсть вниз.

Он раздирательно зевнул, отчаянно мотая головой. Звучно стукнули сомкнувшиеся зубы.

— Слушайте, Геннадий Александрович. Я вам пузырёк-то отдам. Там ещё больше половины.

— А, да-да, конечно. Пробка не подвела?

— Нет.

— Это хорошо… А шприц?

— Выкинул.

— Как — выкинул?

— Нормально выкинул. Не бойтесь.

Артур вытащил из кармана пузырёк, передал Островцову. Тот осторожно принял склянку двумя пальцами, за донышко и пробку, просмотрел, подняв повыше уровня глаз.

— Вот она, — сказал тепло, с тихой гордостью. Пожевал нижнюю губу. — Секунду, Артур, я её всё-таки перепечатаю на всякий случай. Я ж себя знаю: рассеянный, неловкий… сковырну нечаянно… Сейчас-сейчас, одну секунду. У меня вот пластмассовая крышечка есть, плотная, надёжная.

Держа склянку в левой руке, правой Геннадий Александрович обширно зашарил в просторах плащевого кармана.

— Ч-чёрт, карман дырявый… а! Вот. Крышечка была найдена.

— А не успеет испариться? — с опаской спросил Артур.

— Нет, — уверенно сказал Геннадий Александрович. — Сейчас-сейчас. — Он действительно знал себя хорошо, свою неловкость. Резиновую пробку он вытащил, заторопился с пластмассовой, первую уронил, чертыхнулся, стал ожесточённо впихивать вторую, пальцы дрожали…

Артур встревожился.

— Осторожнее! — воскликнул он предостерегающе.

Но было поздно.

Склянка выскользнула из неверных слабых рук, стукнула о рычаг раздаточной коробки, выплеснув содержимое, и отлетела куда-то под пассажирское сиденье.

Мгновение оцепенелой тишины.

— Ах ты… — выдохнул Артур, захлебнувшись бешенством. — Урод ты… Паскуда!

И без размаха, как сумел, сунул с правой Островцову в морду. Тот, злобно каркнув нечто, вскинул руки, защищаясь, шляпа и очки слетели. Двое с хриплыми проклятьями сцепились, ломая друг друга.

Артур был гораздо крупнее и здоровее, и он был поражен, когда рука Островцова вцепилась ему в горло с невероятной силой, раздавливая кадык. Изумление сверкнуло сквозь ужас гибели, и тут же ярко вспыхнул свет — не солнечный, а неопрятный, гадкий, точно враз включил десяток ламп дневного света. Правая рука, метнувшись вниз, схватила лежащую меж сиденьями монтировку, мгновенным сверхусилием Артур отшвырнул врага, взмахнул рукой — удар!

Островцов глухо выхаркнул — точно гавкнул! Удар! Ещё удар! Ещё!

Противный хруст. Тёплое и отвратительное плеснуло в лицо.

Тело Островцова завалилось к дверце, и последний удар, нанесённый Артуром в ослепительно сияющей ярости, пришелся в металлическую рукоять спинки кресла. Монтировка вылетела из руки, кувыркнулась на заднее сиденье, а Артур, тошнотворно ослабев от облегчения, врезал ещё два раза кулаком — в глаз и в скулу, и спиной вперёд подался из машины, сильно оттолкнув приоткрытую дверцу.