Oлесь Бердник - Призрак идет по Земле (второй вариант)

Я вспомнил мечту моей матери. Она хотела, чтобы ее сын учился. Люси настояла, чтобы я поступил в университет.

Наука давалась мне легко, еще в школе я учился лучше других.

А потом я хорошо выдержал экзамен и поступил на факультет физики.

Тот день был праздником, большим праздником. Отец поздравил меня, похвалил невесту, пил ром, плакал, вспоминая свою молодость.

Вскоре мы с Люси поженились. Отец не дожил до этого. Он умер в кабачке по дороге с фабрики. Не знаю даже, где его похоронили.

Время шло. Мы были счастливы, мечтали, как нам будет хорошо, когда я окончу учение и стану работать в лаборатории. Люси тоже не сидела, сложа руки. Она штудировала физику, математику.

— Зачем тебе это? — удивлялся я.

— Чтобы тебе помогать, — усмехалась Люси. — Разве тебе лучше иметь жену-служанку, не смыслящую ничего?

Но вот грянул гром…

Кончились деньги, вырученные за отцовскую хибару. Я начал пропускать лекции в университете, пропадал на станции, чтобы немного заработать на погрузке. Иногда это удавалось.

Но наступил голод. Я ходил как тень, искал выход. Его не было. Не было!.. Никто не приходил на помощь. Никто не протягивал дружеской руки. Радио, телевидение болтали о ликвидации бедности, метровые заголовки газет вопили об обществе благоденствия, но нам не было от этого легче.

Мне стало ясно одно — я должен спасти Люси и себя. Любой ценой!

И вот голод заставил вспомнить старое ремесло…

Меня поймали с краденым чемоданом в вагоне поезда. Специальный суд присудил меня к десяти годам каторги. Это было ужасно! Нет, не приговор суда — воспаленные глаза Люси, несбывшиеся мечты в ее взгляде! Все это разрывало мою душу, заставляло страдать неописуемо.

Пятиминутное прощание. Что можно было сказать?

Я только шептал, целуя сквозь железные прутья ее руки:

— Прости!.. Прости, любимая!..

Она ушла, грустно улыбнувшись на прощание. А потом… Северные горы, спецлагерь в глубоком ущелье, где добывали мрамор.

Нас, восемь человек, поместили в небольшой камере, сковали общей цепью Мы спали на жестких нарах, укрываясь обрывками старых одеял. Ночью было холодно — тюрьма стояла на высокой горе.

На рассвете нас кормили жидкой похлебкой, выводили рядами во двор, окружали собаками и вели в карьер, в ущелье. Издалека грохотали взрывы — то подготавливали работу для нас. Мы приходили туда по узкой каменистой дороге; с воем ползли груженые самосвалы, увозя мрамор в далекий, уже призрачный для меня мир. Этот мрамор ложился в стены дворцов, приобретал под руками ваятелей округлость скульптуры, чарующую таинственность фонтанов. Кто-то любуется ими, не зная, не ведая, какая цена заплачена за это чудо!

Мало кто уходил живым из каторжного лагеря. Путь был один — на тот свет. Большинство узников не выдерживало страшных мук и побоев.

Поняв это, я твердо решил — надо сражаться. Но как? Писал просьбы о помиловании, о пересмотре дела. Молчание, отказ! Тогда возникла мысль о побеге. Я долго лелеял ее. Мне удалось за несколько паек хлеба купить волосяную пилу — мечту беглецов. Я спрятал ее в ботинке.

И вот приблизился тот день. Никогда не забуду его…

Я всегда шел в паре со старым Миасом. Миас — метис, сухощавый, высокий, с бронзовым лицом, всегда молчаливый, нелюдимый. В тот день он что-то заметил.

И когда я слишком долго смотрел на вершины гор, Миас буркнул сквозь зубы:

— Напрасно надеешься, Генрих. Отсюда не уйдешь!

Во мне вспыхнуло недоброе чувство. Откуда он знает?

— Почему ты решил?

— Вижу. Не слепой… Оглядываешься, словно загнанный волк.

Я вытер пот со лба, передохнул, взглянул на старика. Кто его знает, может быть, он и добрый человек. Глаза глядят из-под седых нависших бровей приветливо, морщинистое лицо осветилось дружеской, ласковой улыбкой. Но доверять нельзя. Вокруг много продажных душ. Промолвишь слово — оно сразу же откликнется у старшего надзирателя. Надо придержать язык.

— Боишься? — печально спросил Миас. — Напрасно. Я за двадцать лет никого не продал.

— Ты здесь… двадцать лет? — поразился я. — Как же ты?..

— Как вытерпел? — Миас иронически пожал плечами. — Вот так. Осужден навечно. И ты тоже…

— Что я?

— Вытерпишь. Привыкнешь.

— Никогда! — горячо воскликнул я.

— Тише! — испуганно прошептал Миас. — Услышат. Пути отсюда нет!

Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать — двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию — и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный…