Николай Гацунаев - Экспресс «Надежда» (Сборник)

— Да… Тогда еще… Во время последнего эксперимента… Мы решили, что тебе лучше не знать…

— Та-ак…

Борька поднялся с табуретки, открыл шкаф, достал из пиджака бумажник, порылся в нем и протянул Андрею сложенный вчетверо листок бумаги.

Это была всего одна фраза, нацарапанная неразборчивым «докторским» почерком:

«Андрей! Когда у тебя родится сын, назови его Сандро в мою память. Твой С. М.».

Андрей медленно отодвинул в сторону чашку с недопитым кофе. Опустил на стол кулаки, уткнулся в них лбом. Спросил глухо, не поднимая головы:

— Сердце?

Борис смотрел на него, болезненно кривя губы.

— Не знаю. Говорят, внезапно открылись старые раны. На груди.

Догадка молнией прочертила мозг — невероятная, страшная. Если это действительно так, то все становится на свои места. И услышанный краем уха разговор об экспериментах, которые проводит в институте племянник Сандро Зурабовича с помощью прибора, позволяющего проникать в подсознание. И дикая сцена расправы с красноармейцами в песках возле Бадыркента. И предложение английского офицера, обращенное к Андрею, а на самом деле вовсе не к нему, а…

Андрей зябко передернул плечами, набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул. Спокойно. Главное рассуждать спокойно. «Вы интеллигентный человек», — сказал офицер. Допустим. «Не русский, наконец». Ну, а это как понимать? Не русских в отряде могло быть сколько угодно. Но отряд басмачи уничтожили полностью. В живых, надо полагать, оставался один человек. И этим человеком почти наверняка был военфельдшер Сандро Зурабович Метревели. «К нему-то и обращался, его-то и хотел склонить к измене английский офицер. И когда Метревели отказался наотрез, его расстреляли…

Рудаков вдруг почувствовал, как гулко, подкатывая к самой глотке, упругими толчками пульсирует сердце. Сандро Зурабович за все время их знакомства ни единым словом не обмолвился об этом эпизоде из своей биографии. Оно и понятно: вспоминать, значит переживать вновь. А кому охота еще раз пережить такое? И уж если Сандро Зурабович решился пережить это снова, значит; у него были на то более чем веские основания. Уж он-то знал, на что идет. Знал, что второй раз этого не выдержит. Знал и все-таки решился…

Андрей понял, что вот-вот разрыдается, глотнул и медленно поднял голову.

— Семь? — хрипло спросил он.

— Что семь? — вытаращил глаза Борька.

— Семь ран, я спрашиваю?

— Откуда я знаю? Постой… Гоги, кажется, говорил — шесть. Да, шесть. А почему ты спрашиваешь?

— Значит, один из них промахнулся… — Андрей закрыл глаза и медленно покачал головой.

— Да ты о чем? Кто промахнулся?

— Подожди! — не открывая глаз, остановил его Андрей, опустил локти на стол и уткнулся лицом в ладони, тщетно стараясь разобраться в захлестнувшем его вихре эмоций, ощущений, чувств. Черепная коробка раскалывалась от нестерпимой боли. Сознание на секунду выхватывало из мечущегося хаоса фрагменты разрозненных видений и тотчас теряло снова: алые призраки загорались и гасли над бескрайней серой равниной, чайка застыла в стремительном вираже над зелено-желтыми купами парка, семь пар немигающих холодных глаз смотрели в упор из-под мохнатых шапок, ярко освещенный пароход плыл по ночному морю… И вдруг над дикой свистопляской видений и образов зазвучал негромкий медленный голос:

— Ты меня звал… — Галина не спрашивала и не утверждала, констатировала с горестной обреченностью. — Звал… звал… звал…

Голос траурной птицей парил над сумрачными ущельями мозговых извилин — тоскливый предвестник стремительно надвигающейся катастрофы.

— Базу, — хрипло проговорил Андрей, не отнимая от лица ладоней.

— Что? — встрепенулся Борька.

— Вызывай базу… Срочно… Огонь по лавинам… Координаты прежние… Будет землетрясение.

Казалось, он бредит. Борька с жалостью посмотрел на сгорбившегося друга, поднялся и опустил ладонь ему на плечо.

— Опять?

Андрей кивнул, не поднимая головы.

— Скорее. Скорее, Боря.

Ему стало немного легче. Он кое-как дотащился до койки и, уже лежа, слышал, как Борька передал сообщение на базу, как далеко внизу захлопали минометные выстрелы, как задребезжали оконные стекла от близких и дальних разрывов, как прошумели разрозненные и поэтому не опасные лавины. А еще несколько минут спустя грозно качнулась земля, домик станции заплясал, как на волнах, и горное эхо подхватило грохот новых лавин…

…Веселый солнечный зайчик почти незаметно для глаз перемещался по фанерному потолку. Борька, мурлыча что-то себе под нос, чистил картошку на кухне. «Обошлось», — облегченно подумал Андрей, откинулся на подушку и снова закрыл глаза. Кружилась голова, и все тело ныло, как после долгой изнурительно тяжелой работы. Хотелось забыться и ни о чем не думать, но что-то назойливо и мягко вторгалось в сознание, не давая уснуть. Андрей несколько секунд тщетно пытался понять, что это, и вдруг его осенило: музыка! Ну, конечно же, музыка. По «Маяку» передавали концерт для фортепьяно с оркестром.