Иван Валентинов - НФ - Альманах научной фантастики. Выпуск 15

— В район, а оттуда домой, в Прохоровку. Я же со станции, в городе в больнице лежал.

— Как со станции? Ведь и я оттуда, и тоже в район… А выскочил-то ты здесь мне навстречу. И у поезда тебя не видал…

— Чудо-человек, ты же приезжий — пока на станции дорогу спросил, пока огляделся, я уж был далеко. Вот и обогнал. А грозу приметил — назад. Лесника-то этого, Федора Ермолаича, давно знаю и дом его тоже… Понял?

— Теперь понял. А то, знаешь, сомнение взяло…

— Ну и правильно! Лучше засомневаться, чем рот разинуть. Осторожность не вредит, а вовсе даже наоборот.

Гроза кончилась. С крыши падали редкие звонкие капли. Солнце светило вовсю, горланил петух, на опушке трещали сороки, трясли хвостиками. Над огородом от черной земли поднимался прозрачный пар. Все было чисто вымытое, сверкающее, веселое — мелкий лист на березах, цветистое разнотравье лесной полянки и даже ощетиненный колючками чертополох у плетня.

— Ну что же, однополчанин-новобранец, ты еще отдыхай, а я пойду.

— Отдохнул уже. Вместе пойдем, веселее. Засветло в район доберемся?

— Да тут ходу часа полтора, не более. Пусть два — ходок ты, видать, не больно прыткий. К обеду будем.

— Тогда пошли…

Они простились с хозяином и взяли свой небогатый багаж. Залился лаем выскочивший из будки пес, взвизгнули ржавые петли старой калитки. И вот уже надвинулась стена леса, дорога нырнула под зеленый свод. …Глубок и темен овраг. Волчий угол. В непролазную и непроглядную гущу переплелись крушина и бузина, орешник и ольховник. Папоротник — сплошным ковром, до пояса. А под ним — кучи гнилого валежника и трухлявые пни. В крутые откосы вцепились могучими корнями темные ели. По дну невидимый бежит ручей, разливается мелкой лужицей по твердой красной глине, пробирается через навал упавших стволов.

Поверху проложена дорога. Справа овраг, слева — поле: вика с овсом. Редко ходят по дороге, еще реже ездят. Колеи почти не видны в густой траве, под веселым покровом бело-желтой ромашки, малинового кипрея, синих колокольчиков.

Шли по дороге двое. Один отстал на шаг, оглянулся, сунул, руку за пазуху, блеснула сталь… Короткий стон, сдавленный хрип. Вниз, вниз тяжелое тело волоклось по склону, приминало траву, ломало папоротник. На дне, у самого ручья, быстро выросла горка сухих сучьев. Сверху навалено полуистлевшее осиновое бревно. Сыро здесь, сумеречно даже в летний полдень. Люди не придут — нечего им делать в овраге, ни ягод, ни грибов. Звери могут учуять — лисы, волки. Заберутся, порвут, обглодают. Докончат дело мелкие ползучие твари. И останутся вскоре только желтые кости…

Шли по дороге над оврагом двое. Теперь шагал один — быстро, почти бегом. Кончилось поле, забелели вокруг молодые березы, зашелестели широкие, серебристо-матовые с внутренней стороны листья лещины. На опушке человек остановился, присел на пенек, свернул козью ножку. Закурив, достал пачку бумаг и — отдельно — маленькую красную книжечку. Читал внимательно и прятал документы один за другим во внутренний карман пиджака. Потом встал, огляделся и, не спеша, направился к белевшим вдали окраинным домам городка. В кармане у него лежал партийный билет на имя Егорова Алексея Ивановича, а также разные справки и характеристики, подтверждавшие, что он — слесарь вагоноремонтных мастерских, участник гражданской войны направляется на работу в деревню. Но Егоров лежал в овраге, под кучей хвороста, убитый ударом ножа в спину. А в районный центр шел сын раскулаченного мироеда-мельника Григорий Зыбин совершивший неделю назад побег из следственной тюрьмы…

Боль была нестерпимой. Словно тупой гвоздь ворочался в спине, тянулся к сердцу: вот-вот ткнет — и все… Егоров чувствовал, что умирает. Он лежал на спине и все под ним было мокрым. «Это кровь, — подумал Алексей. — Я лежу в луже собственной крови, и сознание вернулось перед смертью. Я слышал — так бывает». Боль как будто притуплялась, медленно отступала. И свет померк. «Вот и все. А умирать, оказывается, совсем не страшно…» Это было последней мыслью Егорова. Потом — темнота, тишина…

Ему лишь показалось, что он умер. Ему лишь показалось, что он лежал в крови. Все было иначе. Он уснул. Крепко, без сновидений. Под ним была не кровь, а вода. Теплая, как живое тело. Крови Егоров потерял немало, когда убийца волок его в овраг и приваливал сучьями. И рана была глубокой, почти смертельной, хотя лезвие ножа и не задело сердце. Алексей неминуемо погиб бы, не брось его Зыбин на этом пологом глиняном склоне, по которому медленно стекала влага, заживляющая раны. Егоров пролежал здесь без сознания несколько часов. Кровь уже давно перестала течь и рана затягивалась. Нужен был покой, нужен был глубокий сон, чтобы целебная влага довершила начатое дело. Егоров спал…