Карл Шрёдер - Вентус

Гала закрыла глаза. Лишь один человек до него просил рассказать об этом - не историю вообще, а ее историю. Она чуть не задохнулась от горя.

- Хорошо. Я попытаюсь рассказать ее, как сказку. Я часто этого хотела. Порой я представляла себе, как мой ребенок садится ко мне на колени и я ему рассказываю… У меня не будет детей. Но история - вот она.

Во-первых, пойми, что меня считали безумной уже в детстве, как считают и теперь. Однако по другим причинам: меня подводило чувство справедливости. Я обращалась с крестьянами и слугами с таким же уважением, как и с королями и принцами, и это ужасно раздражало маму, с которой я все время боролись. Она пыталась внушить мне чувство классовой розни - и ее божественной справедливости. Не скажу, чтобы я сражалась против себя самой на стороне угнетенных - что она могла бы понять, хотя это и было достойно осуждения. Я просто не видела особой разницы между нами.

А потом, когда мне исполнилось двенадцать лет, произошло одно событие. Не будь его, я стала бы обыкновенной принцессой… ха! Да-да, все могло быть.

Видишь ли, у моего отца хранилась некая книга - как и у всех королей от самых древних времен. В этой книге веками фиксировали разные высказывания Ветров вместе с интерпретациями и предсказаниями. Кое-что из того, что напророчили древние, сбылось: например, необычная погода как-то весной и опустошительный пожар в Белфонре. А моему отцу и его мудрецам удалось сделать единственное предсказание, а именно: королева должна умереть.

Позже я поняла, что это был лишь предлог. Отец положил глаз на другую женщину, на которой со временем женился. Она оказалась бесплодной, хотя он долгие годы отказывался признать этот факт. Однако в то время я ничего не поняла за исключением того, что Ветры повинны в смерти моей матери.

Я гуляла в саду с любимой дуэньей, когда мне сообщили об аресте матери. Дуэнья тут же расплакалась, упала передо мной на колени и вцепилась в мою юбку. Она была старше, а потому сразу сообразила, что происходит. Прежде мы с ней обсуждали некоторые аспекты человеческой природы, в частности, ее косность, которую она воспринимала как нечто само собой разумеющееся, а я с юношеским негодованием отвергала напрочь. «Ничто в нас не предопределено!» - заявляла я с надутым видом. Однако арест моей матери был теперь предопределен, и дуэнья вскричала: «О, принцесса! Твоя юность кончилась навсегда. Где та девочка, с которой я играла в летних садах? Скоро ты станешь желчной женщиной, обуреваемой жаждой мести. Ты перестанешь смеяться, ты будешь рыдать, думая о жизни, и ты отошлешь меня, чтобы я не напоминала тебе о тех навсегда ушедших временах, когда ты могла быть счастливой!»

«В твоих словах нет смысла», - ответила я ей. Я ощущала накал эмоций вокруг, я видела, как дрожал посыльный, как рыдала моя старшая подруга, как открытые в сад окна закрывались одно за другим… В тот момент я была единственной спокойной заводью в поднимающемся приливе. Я решила, что не дам смыть себя волной. Через мгновение то, что овладело и посыльным, и дуэньей, набросится на меня и овладеет мной - их человеческая природа того же порядка, что и искусственное разделение между классами, которое поддерживали даже они.

Это был в высшей степени загадочный момент. Как может яркость цветов, прохлада воздуха, мое собственное счастье навеки унести событие, или слух, или факт? Я любила маму и знала, что никогда не разлюблю ее, что бы ни случилось. Я заглянула в будущее и увидела себя рыдающей в одиночестве; я была словно марионетка, словно персонаж какой-то забытой пьесы. И в этот миг я поняла, что так оно и есть: горе моей дуэньи и мои грядущие страдания - роли, навязанные нам кем-то в прошлом. Я могла не просто горевать, если бы захотела. Я могла сойти с ума.

И я решила, что стану безумной. В этот миг я подумала: пусть я не в силах изменить судьбу матери, но в небесах не существует закона, предписывающего, как мне вести себя. Только гораздо позже я сумела оглянуться назад и понять, что мной руководила тогда ярость, которую я загнала так глубоко, что не могла ей предаться до… до недавнего времени.

«Встань, - сказала я дуэнье. - Давай немного поиграем на цимбалах. День сегодня на диво ясный… Больше таких не будет». Она посмотрела на меня с ужасом, и я поняла, что она считает меня чудовищем. Я подумала: что же станет со мной теперь, когда я отказалась играть роль в драме, начатой моим отцом?

С тех пор он тоже смотрел на меня с ужасом. Слуги проявляли при обращении со мной мягкое уважение - так ведут себя с ненормальными. Они знали: я так переполнена горем - хотя я не видела казни матери, да и прежде виделась с ней не больше пары часов в неделю, - что не способна больше ничего чувствовать. А король считал, что я ненавижу его и жажду мести. Он, наверное, думал, что я убью его, пока он спит. Когда я повзрослела, отец начал подумывать, как бы избавиться от меня, хотя я была веселой и жизнерадостной. Я говорила, что простила его за убийство матери, и была приветлива с его новой женой. Я действительно не собиралась мстить; в тот день, когда мне сообщили об аресте матери, я отправилась в долгий путь, по которому иду до сих пор, и в моем сердце была лишь благодарность за то, что меня оставили в живых - и за то, что я оставила человеческую расу позади.